Лори Хэндленд - Пожар любви
Она вопросительно подняла брови.
– Если мы собираемся путешествовать вдвоем, то вы вполне можете называть меня Чарли. Я до сих пор никогда не откликался на что-либо иное. По крайней мере, мне нечего повторить для ваших милых ушей, мисс Рейес.
– Очень хорошо. Тогда вы можете называть меня Анжелиной.
– Сестра Анжелина?
– Нет. Сойдет и просто Анжелина.
– Знаете, что-то меня в вас очень беспокоит.
Она удивленно взглянула на него. Но ему пришлось с восхищением отметить ее выдержку. Ее голос не выдавал никаких эмоций, когда она спросила:
– Что же такое вас так волнует?
– Вы, по всей вероятности, из Мексики... и очевидно, что вы – мексиканка, хотя я и вижу, что вы – не из крестьян. И все же, меня несколько удивляет, что вы говорите по-английски так хорошо, гораздо лучше, чем я, и безо всякого акцента.
Анжелина сделала еще один глоток кофе, прежде чем ответить.
– Мой отец настаивал, чтобы все его дети знали английский язык и могли бегло на нем говорить. Для этого он приглашал учителей. Дома мы всегда говорим по-английски.
– Почему?
– У него, у моего отца, свои представления о знатности и престиже. Он хочет быть выдающимся человеком в Чихуахуа, самым выдающимся. Он понимает, что Соединенные Штаты – это мощная держава. – Анжелина пожала плечами. – Он пытается строить планы на будущее. А теперь, – она оживилась, по-видимому, ей приходилось часто говорить о своей семье, – если бы я могла воспользоваться вашей иголкой и ниткой, то что-нибудь сделала бы со своим платьем.
– Но это создает еще одну проблему, Анжелина, – сказал Чарли, получая удовольствие, произнося ее имя. – У меня их просто нет.
– У вас нет иголки и нитки? – повторила она недоверчиво. – Как же вы путешествуете без них? А что, если вы порвете одежду?
– В общем-то, сам я неважный портной. Поэтому обычно рядом со мной всегда находится друг, который заботится обо мне в таких делах.
Она наморщила брови:
– Друг? Не понимаю, почему это друг будет зашивать вашу одежду?
Чарли чуть не улыбнулся ее наивности.
– Не совсем друг. Мои подруги, как мне кажется, с большим удовольствием оказывают мне такие мелкие услуги.
– О! – Она наклонила голову и сделала торопливый глоток кофе. Чарли показалось, что у нее на щеках выступил румянец. – Понятно. Ну, тогда это действительно проблема.
– У меня есть запасная рубашка и вы, может быть, наденете джинсы. Да и в седле в такой одежде вы почувствовали бы себя удобнее. Конечно, она для вас чуть-чуть великовата, но я попробую с ней что-нибудь сделать, пока в ближайшем городе не куплю одежду для вас. Но это, по-видимому, мы сможем сделать только завтра, если я не ошибаюсь в расчетах.
Анжелина потягивала кофе и пристально смотрела в огонь. Чарли видел, что она мучительно раздумывает, какое принять решение. Наконец, она поджала губы.
– Думаю, сестры посчитали бы вызывающим то, что я одела мужскую одежду, но в данных условиях я пока не вижу иного выбора. По крайней мере до того, как мы попадем в ближайший город и не исправим положение. И еще мне приходилось слышать, что монахиня должна быть прагматичной. Так что я принимаю ваше предложение, Чарли, и благодарна вам за него.
Чарли кивнул и встал. Выплеснув остатки кофе в огонь, он направился к своим сумкам. Через несколько минут вернулся к костру и передал ей одежду и кусок веревки.
– Чтобы штаны не свалились, – сказал он, как бы отвечая на ее вопросительный взгляд.
Он кивнул на лошадей, пасшихся неподалеку.
– Вы можете спокойно переодеться за ними, если хотите.
Ее благодарная улыбка задела его за живое: «И что такого есть в этой женщине, что заставляет меня стискивать зубы от неудовольствия самим собой? Может быть, ее неискушенность и доверие ко мне. Но эти ее качества – полная противоположность моим – дурному и подозрительному характеру и больной совести. Она запала мне в душу и застряла там как репей под седлом», – думал он.
Чарли отвернулся и, перейдя на другую сторону костра, бросился на землю и уставился в огонь. «Столько времени живу без женщины, черт побери...»Он поднял голову. Анжелина некоторое время стояла, подсвеченная мерцающим пламенем. Он почти боялся, что она сядет рядом и спросит, что с ним происходит. А она удивила его вопросом совсем иного сорта.
– А ваш голос, – сказала она тихо, почти нежно. Он напрягся, уже зная, какой вопрос за этим последует. – Что с ним случилось?
Чарли вздохнул и потер горло, разрываясь между желанием рассказать правду и рисковать тем, что снова вернутся кошмары, которые он давно пытался похоронить... или же спокойно сказать ей, что его голос ее совершенно не касается. Последний вариант обычно вполне устраивал самых любознательных, но он чувствовал, что Анжелина спросила его не из праздного любопытства.
– Получил удар прикладом ружья по горлу. Во время войны, – ответил он, пытаясь сдержать волну ненависти, охватывавшую его каждый раз, когда он вспоминал агонию, через которую прошел давным-давно.
– Проклятый янки. Он, должно быть, сломал что-то там внутри. С тех пор я могу говорить только так.
Анжелина не стала растерянно лепетать обычные в таких случаях банальности вроде того, что «это счастье остаться в живых с целыми руками и ногами». Вместо этого она долго смотрела на него сквозь мерцающее пламя, а потом закрыла глаза. Ее лицо обрело спокойное и умиротворенное выражение.
Он сделал глубокий вздох, втягивая воздух сквозь зубы, наконец поняв, что она молится за него.
«Слишком поздно, – подумал он. – Бедное дитя, ты слишком поздно пришла, чтобы спасти душу этого мужчины».
Наконец, она открыла глаза и нежно улыбнулась ему. Сердце Чарли перевернулось от неискушенности и доверия, которые легко читались на ее лице. Потом она повернулась и исчезла в темноте.
Чарли взглянул на звезды и сделал долгий напряженный выдох.
Он слишком стар для всего этого.
Солнце сияло у них прямо над головой, и мерцающие сквозь марево лучи играли на голове Анжелины с безжалостностью чумы. Чарли не возил с собой второй шляпы. Он было галантно предложил ей свою, но, когда она ее надела, шляпа тотчас же сползла ей на глаза. И, в конечном итоге, ей пришлось ехать в своем монашеском вуалевом покрывале на голове. Тонкая ткань, предназначенная монахиням только для выражения их благоговения к церковному обряду, не могла защитить ее от палящего солнца.
