Марго Арнольд - Падший ангел
– А как же Люсинда? – не удержалась я.
– Тут им не повезет, – ответила Белль, к моему полному изумлению. – Будущее Люсинды уже определено.
– Зачем же тогда ей вообще появляться на балах? – спросила я в полном недоумении.
– Чтобы на ее фоне ярче засияла ты, глупая ты гусыня! – удовлетворенно воскликнула Белль, заканчивая разговор.
3
Первый бал – всегда одна из главных вех в жизни девушки, будь она богатой или бедной. Именно в этот день, избавившись наконец от надоевших уроков и учителей, она расправляет крылья и готовится вступить во взрослую жизнь.
Для девчонки с Рыбной улицы в Чипсайде это грандиозное событие должно стать особенно незабываемым. Однако, признаюсь, ко дню моего первого бала я настолько изнервничалась, что в памяти яркими вспышками запечатлелись только отдельные «живые картинки» да какие-то разрозненные сценки. Все остальное слилось в сплошной водоворот мундиров, платьев, музыки и голосов.
Начало бала было назначено на девять, однако Белль заявила, что мы должны появиться гораздо позже. Я страшно боялась что-нибудь пропустить, но Белль успокоила меня, сказав, что люди, которые «хоть что-то значат», придут не раньше десяти, поэтому очень важно, чтобы и мы появились точно в назначенный срок.
После обеда она заставила нас отдохнуть, а в шесть часов мы легко поужинали, прямо в домашних халатах. Я была сама не своя от возбуждения, так мне не терпелось одеть новое платье. Люсинда, напротив, сохраняла полное спокойствие. Казалось, что происходящее вообще не волнует ее. Я даже подумала, не знает ли она того, о чем мне рассказала Белль. Наконец мы были готовы.
Сама Белль выглядела в тот вечер, как Юнона. Она была одета в изумительное платье из золотого шелка, подчеркивавшее изгибы ее точеной фигуры, великолепные волосы убраны в высокую прическу, украшенную чудесным гребнем, тремя страусовыми перьями и окутанную подобием тюрбана из белого газа. Волосы Люсинды, одетой в открытое красно-белое платье, тоже были убраны наверх, и прическа ее также венчалась белым страусовым пером. Мои же были распущены и перехвачены сзади широкой белой лентой. Белль искусно вплела в них шесть ярко-красных роз, а одну, малиновую, приколола к белому муслиновому корсажу моего платья – прямо посередине груди. Посмотрев на свое отражение в зеркале – между двумя ослепительными созданиями, – я решила, что выгляжу лет на двенадцать. Тем не менее я начала понимать, какого эффекта стремилась добиться Белль. Она и Люсинда, хотя и были совершенно не похожи друг на друга, выглядели в чем-то одинаково, словно рука одного и того же художника придала им обеим оттенок некоторой жесткости. В то же время я… Я просто выглядела по-другому.
Пока мы ехали в карете, я засыпала Белль вопросами: «Что мне делать, если ко мне обратится какой-нибудь мужчина, а я не пойму его? А если какой-то танец будет мне незнаком? А что мне делать, если со мной никто не захочет танцевать?» – и так далее, и тому подобное. Белль была очень терпелива.
– Постарайся просто быть вежливой и естественной, какой ты обычно бываешь дома. Если ты не знаешь ответа на какой-либо вопрос, улыбнись и попроси чего-нибудь: стакан пунша, льда – чего угодно. Что касается танцев, то ты знаешь их все и чудесно танцуешь, так что на этот счет не беспокойся. Я не буду спускать с тебя глаз, и если тебя что-то или кто-то потревожит, попроси, чтобы тебя проводили ко мне. Не забывай, что тебя будут окружать джентльмены, а не кучка завывающих дикарей.
Все это время Люсинда молчала и, кажется, дремала.
Карета остановилась перед каким-то домом, и я увидела широкую пологую лестницу, по которой нам нужно было спуститься, чтобы оказаться в бальном зале. Правой рукой Белль взяла Люсинду, более чем когда-либо похожую на полусонную грациозную тигрицу, левой – меня и, велев нам держаться на шаг позади нее, поплыла вниз по ступеням.
Я не помню, как спустилась по лестнице. Ноги мои были ватными, и мне все время казалось, что я вот-вот упаду и мячиком скачусь вниз или опрокинусь навзничь в обмороке – самом настоящем, а не таком, какие учил нас изображать мистер Артур. Часы показывали половину одиннадцатого, во всех комнатах уже толпились гости. Воздух был наполнен несмолкающим гулом голосов и музыки. По мере того, как, ведомые Белль в облике Юноны, мы спускались все ниже и ниже, музыка звучала все громче. Затем я поняла: этот эффект возник благодаря тому, что с нашим появлением все голоса смолкли. С тех пор, бывая на ярмарках скота или в зверинцах, я всегда испытывала чувство острой жалости к несчастным созданиям. Потому что уж я-то знаю, что испытывают бедные твари, когда на них таращатся десятки незнакомых глаз. По мере того, как в зале воцарялось молчание и лица гостей виделись все более отчетливо, я начала по-идиотски бормотать себе под нос: «Глазеть – неприлично! Глазеть – неприлично!» Мне едва удалось сдержать внезапно возникшее желание истерически захихикать. Я бросила взгляд на Люсинду. Она была невозмутима, как каменное изваяние, казалось, что она обдумывает нечто крайне важное и мысли ее – за тысячу миль отсюда.
Наконец мы кое-как спустились по лестнице. Поначалу, ничего не видя, я стояла за спиной Белль и слышала, как начал снова нарастать шум голосов, а затем посмотрела на толпу и увидела, что уже могу различить отдельные лица. Зал казался мне морем военных мундиров: красных, темно-синих, зеленых и серых, рядом с которыми бледнели даже дамские наряды. Перед Белль, склонившись над ее рукой, стоял высокий мужчина.
– Мадам, мы привыкли к тому, что вы творите чудеса, но сегодня вы настоящая Юнона, царица Олимпа, спустившая на землю саму прекрасную Прозерпину!
«Прозерпина – богиня весны», – вспомнила я. Теперь мне было известно даже это! Мужчина уже подошел ко мне и возвышался надо мной подобно колоссу. Автоматически я протянула ему руку.
– Полковник гренадеров Его Величества Крэнмер Картер, ваш покорный слуга. – С этими словами великан низко поклонился и поцеловал мне руку. – Не осчастливит ли богиня, осветившая мир своим появлением, простого смертного, оказав ему честь и подарив первый танец?
Все еще онемевшая, я уже была готова протянуть ему программку с перечнем танцев, которые нам дали при входе. В нее нужно было записывать, какому кавалеру отдан тот или иной танец – новое веяние тогдашней моды. Но вдруг я услышала звонкий смех Белль:
– Не торопитесь, Крэн, ведите себя прилично. Все должно быть как положено. Мисс Элизабет Колливер. Полковник Крэнмер Картер.
Офицер улыбнулся в ответ.
– Возможно, для вас, мадам, она и Элизабет, но для меня всегда будет богиней весны.
