Джоанна Хиксон - Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы
– Катрин, Катрин! – вздохнул он, нахмурившись. – В последнее время я только это от тебя и слышу.
В его возмущенном тоне все же сквозила теплая нотка. Жан-Мишель особой чуткостью не отличался, но, судя по всему, понимал, что я полюбила свою маленькую питомицу так, как любила бы нашего ребенка.
Я поднялась на ноги и отряхнула с юбки сено.
– Завтра приду, – пообещала я, глядя на него с искренним сожалением, потому что задержаться в нашем соломенном убежище хотел бы не он один.
– Однажды придется тебе поведать мадемуазель Катрин, на какие жертвы мы ради нее шли! – бросил он мне вслед.
Как он и предсказывал, королева удалилась в особняк герцога Орлеанского и вместе с ним устроила в городе грандиозное празднование Рождества. Ночь за ночью звуки музыки долетали до нас через окна детской от сияющих огнями галер, что везли дам и кавалеров во дворец Сен-Антуан. Высовывая головы из узких проемов, мы видели вспышки фейерверков и слышали рев неведомых животных, привезенных из зверинца короля для развлечения собравшихся. Жан-Мишель утверждал, что все постоялые дворы Парижа забиты менестрелями и жонглерами, – того, кто своим мастерством поразит королеву, ожидало щедрое вознаграждение.
Для меня так и осталось загадкой, почему королева Изабо не пригласила на праздник детей. Даже не прислала им подарков. Счастливый дух Рождества едва коснулся королевской детской. В день праздника мадам Лабонн достала из запертого сундука их лучшие одежды и повела детей на мессу в часовню королевы. Мне разрешили сидеть на задней скамье, рядом с ослицами. Если бы не месса, дети не узнали бы, что наступило Рождество.
Обед в тот день был хуже обычного – какие-то жирные помои и черствый хлеб. От мерзкой еды дети отказались, но я принесла из родительского дома рождественские пироги, и бедные малютки хоть немного ощутили вкус праздника.
Ко дню Богоявления дворец Сен-Поль словно вымер. Мадам Лабонн ушла праздновать двенадцатую ночь к одному из своих благородных родственников, оставив вместо себя ослиц, а те воспользовались ее отсутствием и тоже слиняли.
– Ты ведь прекрасно справишься и одна, Гильометта? – беззаботно сказали они. – А если вдруг что-нибудь понадобится, обратись к страже.
На следующее утро слуги, приносившие нам еду и воду, не явились. Оставшись одна с четырьмя королевскими детьми, без еды и тепла, я пришла в ужас. Впрочем, часовые по-прежнему стояли на посту, охраняя вход в детскую. Я набралась смелости и спросила, куда все подевались.
– А никому не заплатили, – объяснил стражник. – Распорядитель дворца, вместе с казначеем и его помощниками, уехал с королевой.
– А ты почему еще здесь? – спросила я.
– Королевскую гвардию, хвала Всевышнему, оплачивает коннетабль Франции – а он честный человек.
– В отличие от королевской гувернантки, – пробормотала я. – Мне не платили уже несколько недель.
– Уходи тогда, моя сладенькая. – Ухмылка стражника обнажила ряд почерневших зубов. – Дураки не стоят того, чтобы делать им одолжение.
Но я не могла уйти. Как покинуть четырех детей, у которых нет ни друзей, ни родителей? Я уговорила стражника принести нам хлеба и молока для завтрака, а когда ослицы возвратились, довольные и растрепанные, покормила Екатерину, уложила ее спать и помчалась домой. Там я выпросила у матери корзинку пирогов и пирожных, объяснив, что дети короля голодают в дворцовой башне.
Вскоре вернулась и мадам Лабонн. Доставка еды, хоть и ужасной, возобновилась. Однако никто не приходил за грязным бельем и не приносил чистого, поэтому меня отправили в прачечную узнать, в чем дело. Там не было ни души, только стояли огромные чаны едко пахнущей мочи для выведения пятен и высились заплесневелые груды грязного белья. Резкая вонь щипала глаза. Я углядела стопку чистых салфеток из тонкого льна, стащила их и поскорее убежала.
Теперь я сама ежедневно стирала салфетки и держала ребенка в чистоте. Поскольку чистых свивальников не приносили, мадам Лабонн перестала каждое утро пеленать девочку, поэтому Катрин свободно сучила ножками и размахивала ручонками. Светлые локоны уже выбивались из-под чепчика, который я для нее сшила. Как ни странно, за суровые недели зимы малышка выросла, окрепла и стала пухленькой, как медвежонок.
Старшие дети голодали и мерзли, на них было жалко смотреть. Зато упреков им доставалось в изобилии. Всякий раз, когда вспыхивали ссоры – а это случалось часто, особенно между мальчиками, – мстительная гувернантка изобретала какое-нибудь новое ужасное наказание. Жана крепко привязывали к стулу веревками, а Луи частенько не мог сидеть на исполосованных розгами ягодицах. Его глаза при этом сверкали оскорбленно и гневно, но жаловаться было некому. Вдобавок покои, где держали их отца, безумного короля, находились слишком близко к башне, и детей пугали нечеловеческие вопли, часто доносившиеся из этого мрачного места.
Все считали, что безумие короля вызвано кознями дьявола. Возможно, живя рядом с королем, их влиянию подверглась и мадам Лабонн. Иногда мне чудился шорох дьявольских крыльев за дверью, и я едва дышала, опасаясь вдохнуть адские миазмы.
Жан-Мишель говорил, что в городских тавернах дворцовая челядь за стакан эля рассказывает желающим зловещие байки о черных мессах, на которых чародеи призывают стаи крылатых демонов и посылают их в подземный склеп, где держат безумного монарха. Я часто слышала, как ослицы пугали друг друга, заявляя, что видели бесов. Неудивительно, что детям снились кошмары, а Жан мочился в постель. В качестве наказания мадам Лабонн заставила его спать на соломенном тюфяке, брошенном на пол. Стирать простыни она велела ослицам, но они отлынивали до тех пор, пока вонь не становилась совершенно невыносимой.
Зима выдалась ветреной и снежной. Дети неделями не покидали башню, однако с помощью пирогов моего отца, запасов наших семейных сказок и дров, украденных для нас Жан-Мишелем, мы пережили холодные и мрачные дни. Затем солнце вновь стало появляться на небе, а на Сене растаял лед. Когда начались весенние парады ремесленных гильдий Парижа, а фруктовые деревья в дворцовом саду покрылись цветами, король внезапно обрел разум, и королева Изабо вернулась во дворец Сен-Поль.
– Если она хочет оставаться регентом во время его болезни, она вынуждена жить с королем, когда он здоров, – проницательно рассудил Жан-Мишель, когда я отметила, как быстро она вернулась. – Поверь мне, ей очень хочется остаться регентом.
Конечно, Изабо по-прежнему и близко не подходила к детской, но вместе с королевой вернулись придворные и казначеи, так что мадам Лабонн вновь пришлось платить слугам за еду и необходимые вещи, а не полагаться на посылки из пекарни моего отца. Из не выплаченных за зиму жалований крыса наверняка скопила немалую сумму, так что я собрала всю свою смелость и спросила ее о деньгах, которые мне задолжали.
