Жюльетта Бенцони - Волки Лозарга
– Ну вот, – вздохнула она. – Так почти каждую ночь, потому что они уже боятся арестовывать днем. Вы слышали, что говорили люди в толпе? Пока они только шепчутся, ведь сила не на их стороне. Поверьте, в тот день, когда они обретут голос, гнев их будет страшен.
Словно стремясь поскорее удалиться от этого невеселого места, Гаэтано пустил лошадей галопом. На улицах уже не было ни души. Несколько минут спустя они въехали во двор небольшого особняка. За крышей виднелись кроны деревьев – там был сад.
– Вот мы и приехали. Будьте здесь как дома, живите, сколько хотите, – сказала Фелисия.
– А вы уверены, что я вас не стесню? Не хочется быть для кого-то обузой. Да и опасно иметь со мной дело. Я ведь в неважных отношениях со двором.
– Тем вы мне интереснее, милое дитя. Добро пожаловать. Кстати, сбежать вам уже не удастся. Ведь наш дорогой Сан-Северо должен завтра сюда кое-что принести.
– Да, деньги. Мне кажется, он не хотел, чтобы я ехала в банк отца. Но, пожалуй, воздержимся от слишком поспешных суждений. Увы, есть у меня такой недостаток…
– Когда имеешь дело с Сан-Северо, предусмотрительность не помешает. Несмотря на всю свою родовитость и связи в высших сферах, доверия, будь я на вашем месте, он бы у меня не вызвал. Но пойдемте в дом! Успеем поговорить и завтра…
Когда они вошли в элегантную прихожую, где за колоннадой в тосканском стиле прелестным завитком поднималась лестница с витыми железными перилами, навстречу им выбежал человек в черной ливрее без позументов.
– Ты уже вернулась, госпожа графиня! – вскричал он громовым голосом, казалось, доносившимся откуда-то из-под земли. Голос исключительно гармонировал с его оригинальным видом. Ростом и шириной плеч он напоминал какой-то огромный шкаф. Бритый череп и плоское лицо с длинными и тонкими монгольскими усами совершенно не годились для слуги из приличного дома. Он скорее мог бы сойти за джинна, появлявшегося из лампы Аладдина.
Но Фелисия нимало не возмутилась, когда к ней обратились на «ты». Она только рассмеялась и весело ответила:
– Вот и радуйся, ведь ты не любишь, когда я хожу к принцу Сан-Северо.
– Ты знаешь, хозяйка, что я об этом думаю. Он плохой, опасный человек. Жди от него чего угодно.
– Ну, положим, душить свою гостью на виду у всех он не станет, к тому же на этот раз вышло удачно, что я тебя не послушалась, потому что я встретила у него старую подругу. Скажи Ливии, чтобы сейчас же приготовила комнату для госпожи графини де Лозарг.
Странный слуга вдруг на удивление грациозно склонился в поклоне, а Фелисия сказала:
– Познакомьтесь, это Тимур, мой дворецкий. Анджело вывез его с берегов Каспийского моря. Тимур был так предан моему дорогому мужу! А сейчас он для меня лучший из телохранителей.
– Телохранитель, которого не берут с собой, когда едут в плохое место! – сверкнул глазами турок.[2]
– Ты сам знаешь почему. В последний раз, моя дорогая, он так избил лакея принца, что тот целых три недели не мог разогнуться.
– Он это заслужил! Грубое животное!
– И все только потому, что лакей, помогая мне снять пальто, оступился и легонько меня толкнул. Принцу не очень-то понравилось, как поступили с его слугой, и я решила больше не брать с собой Тимура, когда еду туда. А теперь оставь нас! Когда переговоришь с Ливией, принеси нам ужин в будуар. Госпожа де Лозарг устала после долгого пути.
Дворецкий удалился величавой поступью императора, а обе дамы рука об руку стали подниматься по каменной лестнице.
Но стоило им добраться до второго этажа, как сердце Гортензии не выдержало. Тревога, горести последних дней в Лозарге, крайняя усталость после долгого, утомительного путешествия, наконец, жестокие разочарования последнего дня сделали свое дело. Она горько зарыдала.
Глава II
«Карбонария»
Видя, как Гортензия, словно задыхаясь, ловит ртом воздух и, привалившись к перилам, захлебывается в рыданиях, Фелисия не растерялась. Она обхватила подругу за талию и, оторвав от перил, где та рисковала свалиться вниз, повлекла в небольшую комнатку, обитую зеленым велюром. Фелисия ногой толкнула дверь, уложила Гортензию на диван, сняла с нее шляпу и вуаль, расстегнула плащ, воротничок платья и бросилась к звонку. Подергав за шнурок звонка, она вернулась к Гортензии, села рядом и взяла ее руки в свои, пытаясь их согреть. Мгновение спустя в комнату вихрем влетела смуглая худенькая женщина невысокого роста в крохотном муслиновом чепчике и шуршащих крахмальных юбках.
– Принеси скорее одеколон, нюхательной соли и свежей воды, – приказала Фелисия, – потом поможешь мне расшнуровать графине корсаж.
– Еще одна графиня! О, Мадонна, где вы их только находите? Она хорошенькая, но уж очень бледная… Такая красавица, а несчастная, ну разве можно?
– Ты еще успеешь поделиться своими воззрениями о прекрасном. Сейчас, Ливия, ей срочно нужна твоя помощь. Делай, что тебе сказано!
Не успела она договорить, как та уже подала ей стакан воды, а сама смочила одеколоном виски Гортензии и, сняв с нее плащ, укутала в мягкую кашемировую шаль.
– Потом ее разденем. Теперь главное – согреться. Бедняжка… Такая молоденькая… и уже страдает!
– Я тоже не старая, – проворчала Фелисия, – и почти так же несчастна. Но меня ты не жалеешь!
– Вас, ваша милость? Вас так же мудрено сломить, как мраморную статую. Пойду посмотрю, куда запропастился ваш турок с подносом.
Она исчезла, как и появилась, в вихре шуршащих крахмальных юбок, а Гортензия стала успокаиваться. Рыдания стихли, она смогла выпить, не поперхнувшись, несколько глотков воды, но была еще так слаба, что, не в силах подняться, осталась полулежать на кушетке, подложив под голову подушку. Смущенно взглянув на подругу, Гортензия попыталась улыбнуться:
– Боюсь… я выглядела очень смешно.
– Это сейчас вы смешно себя ведете, придумывая бог знает какие неуместные оправдания. Я просто умница, что поехала сегодня вечером к Сан-Северо…
Внезапно став серьезнее, она склонилась так низко, что ее дыхание коснулось щеки Гортензии.
– Неужели пришлось совсем туго? – тихо спросила она.
– Даже хуже, чем вы можете себе представить… Фелисия, я даже не знаю, поверите ли вы мне, не сочтете ли безумной. В моей жизни было столько отчаянья… ужасов… гнева. Любви, конечно, тоже, но боли и горя все-таки больше.
– Так попробуйте рассказать! Только сначала поешьте. А может, все-таки заснете?
Тут появился Тимур с подносом, уставленным множеством кастрюль с серебряными крышками, так что все сооружение весьма напоминало мечеть, а бутылка с длинным горлышком, стоящая посередине, по всей видимости, должна была изображать минарет. Он поставил все это в стороне, затем установил возле кушетки круглый столик на одной ножке, в несколько секунд накрыл его на двоих и приподнял крышку одной из кастрюль. По комнате распространился аромат свежего бульона. Это был, конечно, пустяк, всего лишь маленькое удовольствие, но оно помогло Гортензии приободриться. Запах напомнил ей кухню в Лозарге, царство Годивеллы, и ей показалось, что добрая старая кухарка где-то рядом. Словно мелочи повседневной жизни подали ей некий таинственный добрый знак.
