Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова
Бабариха заулыбалась. Предложение сенной боярышни пришлось ей по душе. Не то чтобы она рассчитывала на царскую милость – и без нее достаточно охотников средь ближних людей. Только ведь дойди дело до раздачи подарков, они все у нее в руках. Кто там докажет, вернула золотые колты с бирюзой опальная государыня или увезла с собой? Однако было одно сомнение.
– Разве тебя, девка, пустят в государевы хоромы?
– Вы, Секлетея Фроловна, только дозвольте, я ужиком проскользну, лисичкой пролезу.
– Ну, попробуй!
Сборы заняли полчаса. Увязав в узелок немногие вещи, с которыми она приехала в Кремль, Марья уже направлялась к выходу, когда в сенях раздались громкие крики. Она выглянула в сени и увидела, как старица Евтиния озверело таскает за волосы вопящую от боли Бабариху. Не помня себя от ярости, Евтиния выкрикивала:
– Дура набитая!.. Ты кого осмелилась послать в государевы хоромы?.. Ведомо ли тебе, старая паскуда, что она чуть не вломилась в опочивальню великого государя?.. Спасибо, спальники перехватили у самых дверей, так она двух мало что не искалечила… Что ежели бы она успела пасть в ноги государю и сказать про Хлопову!.. Прочь с моих глаз, дура!.. Вон со светлого чердака!
Со двора донесся шум. Марья вышла во двор, и ее взор сразу наткнулся на раскрасневшуюся простоволосую Милюкову, которая металась в кольце спальников.
– Прости, государыня, – крикнула ближняя боярышня. – Не удалась моя хитрость… Не пустили пред ясные государевы очи! Ведай, что великого государя обманывают. Михайла Салтыков налгал, будто лекари определили, что ты больна великой болезнью и излечить тебя нельзя!
Выбежавшая из сеней Евтиния в исступлении закричала спальникам:
– Уймите вы ее! Заткните ей хайло!
Пожилой сокольничий Таврила Пушкин приблизился к Милюковой и с ласковой усмешкой попросил:
– Окажи милость, боярышня.
– Не пойду со двора! Двум спальникам ребра пересчитала у государевой опочивальни. И остальных прибью, коли сунутся!
– Верю, верю! Тебя, боярышня, надобно брать в походы против литовских людей, ты всех супостатов в бегство обратишь! Идем-ка со мной по-хорошему, а то придется поступить с тобой нечестно!
– Не дамся, хоть всех спальников и стольников зови! – буйствовала Милюкова.
Она рыскала гневным взором, кому бы еще пересчитать ребра. Ее взгляд пал на комнатную бабу Бабариху, охающую после трепки, которую задала ей старица Евтиния. Быстрее стрелы, слетевшей с туго натянутой тетевы, Милюкова подлетела к Бабарихе и что есть силы пнула ее ногой. Комнатная баба взмыла вверх и приземлилась шагов через десять. Взрыв хохота сотряс двор. Спальники от смеха повалились наземь. Стрелецкий полусотник, назначенный сопровождать опальных, даже смеяться не мог, только икал беззвучно, уперев руки в бока. Гордо подняв голову, Милюкова прошествовала к выходу. У Куретных ворот она обернулась и зычно крикнула, перекрывая раскаты хохота:
– Государыня! Михаил Федорович тебя не забыл. Ищи случая дать ему весточку, что ты в добром здравии. Государь тебя любит!
– Прощай, подруга! – крикнула ей в ответ Марья.
Сидя в закрытом возке, в котором ее повезли прочь из стольного града, опальная невеста размышляла над словами подруги. Михаил Федорович ее любит? Но почему же тогда допустил, чтобы его любимую отправили в ссылку? Ведь он самодержец! В его руках такая же безграничная власть, какая была у Иоанна Грозного! Вот только Миша имеет иной нрав и позволяет обращаться с собой как с малым отроком.
Выезжая из Москвы, пятидесятник, начальствовавший над стрелецким отрядом, вспоминал потеху на царском дворе:
– Бой-девка! И такая пригожая, статная! Из чьих будет? Не просватана еще?
Пятидесятник долго восхищался и крутил усы, а между делом полюбопытствовал у Федоры Желябужской, как рыбалка на Оке? Федора призадумалась. Когда он рыбачить-то вздумал? Между тем пятидесятник посматривал загадочно, потом шепнул:
– Не буду темнить… Перед отъездом был у меня тайный разговор с одним человечком… Хм!.. Федором Ивановичем… вот такие дела…
«Ого! Ничего себе, человечек! Да ты, полусотник, борзой!» – усмехнулась про себя Желябужская, но не проронила ни слова. Не утерпит молодой полусотник. Выложит как на духу, что ему велел «человечек» – боярин Федор Иванович Шереметев. Так и произошло, как рассчитывала бабушка. Пятидесятник наклонился с седла и зашептал:
– Бойкая боярышня, которая царских спальников прибила, дело молвила… Государь не ведает правду про здоровье царицы Анастасии Ивановны… Обнесли твою внучку… Великий государь на богомолье места себе не находил… Многих гонцов изволил посылать, дабы спросить про здоровье невесты… И тех гонцов перехватывали, а государю ложно докладывали, будто Анастасия Ивановна недужит смертельной болезнью… Однако всплывет правда рано или поздно… Не скроют ее Салтыковы… На то Федор Иванович намекал… Не прямо, конечно, но который человек, вроде меня, ума не лишен, ему достаточно понять… Надо задержаться на Оке… Не ровен час, переменится в Кремле… Куда спешить?.. Порыбачу, подожду. Вот так. Больше слова лишнего не скажу…
Федора подумала: «Ты, молодец, уже наговорил лишнего на пытошный застенок с тремя висками!» Но вести добрые! Знать, шатки дела у Салтыковых! Зарвались Бориска с Михайлой по молодости и дерзости! Тертые калачи, вроде боярина Федора Ивановича Шереметева, осторожничают и заранее подкладывают соломку. Бабушка повеселела и посулила пятидесятнику:
– Мое дело бабье, на реку не хаживала. Но слышала от рыбаков, что на Оке стерляди и осетра довольно. Рука устанет из воды рыбу таскать!
К вечеру второго дня пути показалась широкая водная гладь при впадении Москвы-реки в Оку. Берега поросли ивами, вдали виднелись маковки коломенских церквей, на которых играл закатный багрянец. Над речным лугом кружила хищная птица. Она падала камнем вниз, а потом расправляла огромные крылья над самой травой и круто взмывала к заходящему солнцу. Стрельцы заспорили, кто это. Похожа на копчика, только крупнее и цвет черный. Пятидесятник загорелся подстрелить птицу. Ему принесли пищаль, зарядили. Марья мысленно пожелала стрелку промахнуться. Раздался выстрел. Птица перевернулась в воздухе, рухнула вниз в траву. Стрельцы закричали от восторга. Пятидесятник небрежно принимал их поздравления и хвастал, что с полусотни шагов разбивает пулей куриное яйцо. Двое стрельцов сбегали на луг за подстреленной птицей и с торжеством принесли добычу. Стали мерить размах черных крыльев, дивиться цепким когтям на покрытых перьями ногах птицы. Марья старалась не смотреть в сторону пятидесятника, приторочившего добычу к своему седлу.
