Мишель Зевако - Эпопея любви
Гиз уже не мог скрывать своих чувств: он был ошеломлен. Склонившись перед королевой в почтительном поклоне (никогда раньше он так не кланялся), герцог признал себя побежденным.
«Эту партию я проиграл!» — подумал он про себя.
А Нансей спросил королеву:
— Мадам, раз уж мы заговорили о делах военных, соблаговолите сообщить, кто примет командование войсками в Лувре? Может, господин де Коссен?
Герцог на миг воспрянул духом: де Коссен, как мы знаем, принадлежал к числу сторонников Гиза. Но радость его была недолгой.
— Господин де Коссен, — сказала королева, — назначен королем на охрану дворца адмирала. Лучше ему там и оставаться. Нансей, командовать будете вы. Я знаю вашу преданность.
Нансей опустился на одно колено и произнес:
— Буду верен вам до последнего вздоха, мадам!
— Мне это известно. Прикажите же с наступлением ночи зарядить аркебузы. Поставьте охрану у каждой двери. Расставьте пушки по всем направлениям. Всадники, готовые вступить в бой, пусть проведут ночь во дворе, прямо в седлах. Четыреста швейцарцев пусть охраняют короля. И если кто-нибудь осмелится атаковать Лувр, прикажите открыть огонь! Огонь из аркебуз! Огонь из пушек! Стрелять в любого: в нищего или буржуа, в священника или дворянина, в гугенота или католика… убить любого!
— Пристрелю любого! — воскликнул Нансей. — Но, мадам, кого мне назначить охранять вас?
Екатерина встала, протянула руки к серебряному распятию и звучным голосом произнесла:
— Мне не надо охраны — со мной Господь!
Когда Нансей вышел, Гиз обратился к королеве, и голос его дрожал:
— Мадам, Ваше Величество знает, что может располагать мной и для защиты короля, и для защиты святой веры…
— Знаю, герцог. Поэтому, поверьте, если бы не выбрали себе назначение сами, я бы попросила вас принять командование над силами Лувра.
Гиз до крови прикусил губу: получалось, что он сам все испортил.
— Мадам, — продолжал герцог, — мне остается лишь просить Ваше Величество принять человека, на которого возложено непосредственное выполнение поручения завтрашней ночью.
— Пусть войдет! — сказала Екатерина.
Гиз распахнул дверь в коридор, и по знаку в молельню вошел огромного роста мужчина. В лице у него было что-то тупое и наивное; кисти рук несоразмерно велики; круглые светло-голубые глаза навыкате и низкий, покатый лоб. Фамилия этого человека была Деановиц, но в те времена существовала традиция именовать слуг по имени провинций, откуда они происходили. Деановиц явился во Францию из Богемии, и Гиз прозвал его Богемец, а сокращенно просто Бем.
Екатерина посмотрела на гиганта с притворным восхищением, а тот улыбнулся и погладил усы.
— Тебе этой ночью будет дано одно поручение…
— Знаю, мадам: убить Антихриста и отрезать ему голову, если прикажет Ваше Величество.
— Приказываю, а теперь иди и выполняй распоряжения своего господина.
Гигант, переминаясь с ноги на ногу, остался стоять.
— Бем, ты что, не слышал? — спросил герцог.
— Слышал… но, видите ли, мне бы хотелось после выбраться с двумя-тремя приятелями из Парижа… они меня проводят до Рима. А все ворота закрыты, сами знаете…
Екатерина села за стол, быстро написала несколько строк, приложила королевскую печать и протянула Бему. Тот внимательно прочитал бумагу:
«Пропуск. Годен для проезда через любые ворота Парижа, действителен с 23 августа в течение трех дней. — Пропустить подателя сего и сопровождающих его лиц. — Служба короля».
Великан сложил бумагу и сунул ее за пазуху.
— Еще вот это не забудь! — сказала Екатерина, уронив на пол кошелек, полный золота.
Бем наклонился, подобрал деньги и вышел в полной уверенности, что произвел на королеву неизгладимое впечатление.
— Настоящий зверь! — заметила Екатерина. — Поздравляю, герцог, вы удачно выбираете слуг… А теперь пойдемте побеседуем с нашими друзьями.
Беседа продолжалась до семи часов вечера. Все это время какие-то люди тайно входили и выходили из дворца. Несколько раз Екатерина посылала за королем, но Карл играл с гугенотами в мяч и упорно отказывался явиться на зов матери. Может, он надеялся, что без него никто не посмеет принять последнее решение, а может, король просто хотел отвлечься.
В восемь вечера во дворце герцога Гиза собрались те, кто все надежды на будущее Франции связывал с Гизом и уже считал его королем: от Данвиля до Коссена, от Сорбена де Сент-Фуа до Гиталана.
— Господа, — заявил герцог, — сегодня ночью мы спасем веру и Церковь. Вы знаете, как вам надлежит поступать…
Глубокое молчание было ему ответом.
— Что касается наших планов, — продолжал Гиз, — их придется отложить. Королева начеку, господа, покажем ей, что мы — верные слуги престола… а насчет остального… подождем. Вы свободны, господа!
Итак, Генрих Гиз оказался вынужден остановить участников заговора. Он был встревожен, растерян и взбешен. С девяти до одиннадцати его посетили несколько приходских священников и капитаны городского ополчения, приходившие группами по десять человек.
Перед каждым десятком Гиз говорил одни и те же короткие слова:
— Господа, зверь уже в загоне!
— Смерть ему! Смерть! — отвечали гости.
Они расходились, разнося по городу последние указания: сигналом послужит набат со всех колоколен, верные слуги Церкви должны надеть на руку белую повязку, а кто не успеет сшить повязку — пусть обвяжет руку носовым платком.
XXVII. Изумление Монлюка; продолжение любовных похождений Пипо; второе разорение Като
Итак, в этот вечер в трех точках Парижа происходили весьма странные, хотя и различные, события: в тюрьме Тампль, в убежище Данвиля на улице Фоссе-Монмартр и, наконец, в кабачке «Два говорящих мертвеца».
В девять вечера в тюрьму впустили двух женщин, с головы до ног закутанных в плащи, и тайно провели к коменданту. Это были Руссотта-Рыжая и Пакетта. Монлюк уже ожидал их — за столом, заставленным снедью и вином. Чтобы вволю погулять ночку, комендант велел лакеям и служанке пойти куда-нибудь, подышать до утра воздухом. Те, довольные свалившейся на них удачей, тут же исчезли.
— Вот и мои птички! — расхохотался Монлюк. — Идите сюда, крошки, я вас расцелую!
Но Пакетта с Руссоттой остались стоять на месте и картинным жестом сбросили с себя плащи. Комендант, взглянув на них, даже глаза выпучил и рот раскрыл. Гулящие девицы нарядились в атлас; шеи утопали в пышных кружевных воротниках; талии затянуты в рюмочку и корсажи вырезаны изящным мысом. Пакетта и Руссотта разоделись даже не как горожанки, а как принцессы. Они были увешаны драгоценностями: ожерелья, браслеты, серьги, кольца, и накрашены, будто высокородные дамы.
