Эммуска Орчи - Сапожок Принцессы
Боль измученного тела была столь велика, что она всерьез полагала навсегда уже остаться на этом берегу, отрешившись от всех беспокойств, страстей, от всех интриг последних дней. Здесь, под этим ясным небом, под звуки моря, под ласковый осенний ветер, нашептывающий ей последнюю колыбельную… Было пустынно и тихо, как в сонном царстве; последнее слабое эхо повозки умерло далеко-далеко вдали.
Вдруг раздался самый странный, самый неподходящий для этого места звук, нарушая тишину уединенного побережья. Он был настолько странным, что затих даже легкий ветерок и камешки перестали осыпаться по склону. Настолько странен, что измученная и сломленная Маргарита решила – это предсмертное благотворное бесчувствие играет с ней на пороге смерти дивную и загадочную шутку. Но совершенно отчетливый, чисто британский голос повторил:
– Черт побери!
Чайки снова проснулись в гнездах и осмотрелись с удивлением. Где-то вдалеке ухнула сова, важно нахмурились высокие скалы от такого неслыханного святотатства. Маргарита не поверила своим ушам. Приподнявшись на руках, она напряглась, пытаясь понять, что означает этот совершенно земной звук. Но все стихло. Тишина вновь придавила собой окружающую пустоту.
Но вот Маргарита, продолжавшая находиться в состоянии полубреда, которой казалось, что она грезит в холодном лунном свете, вновь услышала этот же голос. Сердце ее замерло, глаза расширились, она смотрела вокруг, боясь обмануться.
– Чертовская жизнь! Надеюсь, этим проклятым парням удастся избегнуть подобной экзекуции.
На этот раз сомнений не было – лишь с единственных в мире губ могли слетать такие слова, произнесенные таким сочным, тягучим, манерным тоном.
– Черт! – раздалось опять. – Дьявольщина! Я слаб, как крыса!
В одно мгновение Маргарита оказалась на ногах. Уж не снится ли ей это? Или огромные каменистые скалы и есть врата рая? Или свежий ветер неожиданно донес до нее на ангельских крыльях счастливую светлую весть из райской обители? Или у нее просто начались галлюцинации?
Бедная женщина напряженно оглядела высокие скалы, уединенную хижину и широко раскинувшееся каменистое побережье. Где-то здесь или там, выше или ниже, за валуном или в расщелине, скрывается от ее страстных горячечных глаз владелец этого голоса, который некогда раздражал ее, теперь же может сделать счастливейшей женщиной в Европе, если только она найдет его.
– Перси! Перси! – истерически закричала она, мучаясь сомнением и надеждой. – Я здесь! Иди ко мне! Где ты? Перси! Перси!
– Как хорошо ты меня зовешь, дорогая, – ответил все тот же сонный, тягучий голос. – Но, черт меня раздери, я не в силах подойти к тебе, эти проклятые лягушатники растянули меня, словно гуся на вертеле, и я слаб, как мышь… Я не могу сделать ни шага.
Маргарита все еще не понимала. Через несколько мгновений она опять услышала столь дорогой для нее манерный голос, но, увы, с незнакомыми нотками слабости и страдания; она была в полной растерянности. Вокруг никого не было… Разве что только скалы… Великий Боже!.. Еврей?! Она сошла с ума или бредит.
К бледному лунному свету была обращена его спина, он пытался ползти, едва приподнимаясь на обессилевших руках.
Маргарита подбежала к нему, обхватила его голову руками… и заглянула прямо в синие, добродушные и, казалось, удивленные глаза, светящиеся сквозь полуразрушенную маску еврея.
– Перси… Перси… Муж мой, – судорожно воскликнула она, теряя сознание от радости. – Благодарю тебя, Боже! Благодарю тебя!
– Ах, д'рагая, – добродушно прервал он, – скоро мы это сделаем вместе. Но сможешь ли ты снять эти проклятые веревки и освободить меня от неэлегантных довесков?
Ножа у нее не было, пальцы были слабыми и оцепеневшими, но она работала зубами, и обильные слезы радости капали на туго спутанные ноги.
– Чертовская жизнь, – сказал он, когда наконец после бешеных усилий с ее стороны веревки были отброшены прочь. – Однако я удивлен, возможно ли было подобное когда-либо ранее, чтобы английский джентльмен был избит проклятыми иностранцами, не попытавшись даже дать сдачи?
Было совершенно ясно, что он страдает от острой физической боли; когда все веревки были сняты, он остался лежать, словно мешок.
Маргарита беспомощно огляделась вокруг.
– О, хотя бы каплю воды на этом проклятом побережье, – закричала она почти в отчаянье, увидев, что муж едва не теряет сознание.
– Нет, д'рагая, – пробормотал он с добродушной улыбкой. – Лично я предпочел бы каплю хорошего французского бренди! Если ты заберешься в карман этого старого грязного тряпья, ты найдешь там мою флягу… Будь я проклят, если могу двинуться.
Выпив немного бренди, он заставил Маргариту сделать то же самое.
– Ах, теперь лучше, значительно лучше. А, моя девочка? – сказал он с довольным вздохом. – Хэй-хоп, какая веселая шутка для сэра Перси Блейкни, баронета, – быть обнаруженным своей женой, да еще и узнанным, увы, – добавил он, проведя по подбородку рукой, – я не брился часов двадцать и, должно быть, выгляжу отвратительнейшим субъектом. А что касается этих кудрей… – Он сдернул со смехом лохматый парик с пейсами и блаженно вытянул тело, уставшее от долгих часов сутулости. После этого он, несколько приподнявшись, посмотрел долгим и испытующим взглядом в голубые глаза жены.
– Перси, – прошептала она, и ее нежные щеки и шею залил густой румянец, – если бы ты только знал…
– Я знаю, д'рагая… все, – сказал он с бесконечной учтивостью.
– А сможешь ли ты когда-нибудь простить?
– Мне нечего прощать, сердце мое; твой героизм, твоя преданность, которых, увы, я совсем не достоин, с лихвой оплатили тот ужасный эпизод на балу.
– Так ты знал?.. – прошептала она. – Все это время?..
– Да, – ответил он горячо. – Я знал все время. Но, увы, не знал, какое у тебя благородное сердце, моя Марго. Я поверил бы тебе, потому что ты заслужила, чтобы тебе верили, и тебе не пришлось бы подвергать себя таким невероятным страданиям, догоняя мужа, который часто вел себя так непростительно.
Они сидели бок о бок, прислонясь к скале, и его разболевшаяся голова лежала у нее на плече. Теперь она, конечно, заслужила имя счастливейшей женщины в Европе.
– Сейчас именно тот случай, когда слепой ведет хромого, не так ли, сердце мое? – сказал он со своей прежней добродушной улыбкой. – Чертовская жизнь, даже невозможно понять, что больше пострадало – мои плечи или твои ножки.
Он склонился, чтобы поцеловать выглядывающих сквозь изодранные чулки свидетелей ее преданности и терпения.
– Но Арман? – выдохнула она с неожиданным ужасом и раскаянием, потому что посреди ее счастья вдруг возник образ любимого брата, ради спасения которого она согрешила.
