Елена Арсеньева - Роковое зелье
Впрочем, я по-прежнему очень хорош с вице-канцлером, но без той публичности, которую придал своему отношению к нему наш друг Хакоб. Право слово, каждый норовит действовать лишь в собственных интересах, а способы действия не всегда хороши! Здесь есть немало людей, даже и между иностранными министрами, которые хотят унизить меня по ненависти к нашему союзу с Московией; и хотя я с того времени, как нахожусь здесь, только что не выбрасывал деньги из окна, они исподтишка распускают слух, что я нищий. Русские тоже так подлы, что, хотя и видят противное, верят этим слухам, и это приводит меня в отчаяние. А ведь здесь все стоит дороже глаза, и нельзя надивиться здешнему тщеславию в костюмах; здешние магнаты каждый праздник надевают новый костюм.
* * *Всем известно, что союзники Ганновера смотрят на русского царя как на одну из лучших опор Венского союза, и поэтому будут стараться довести его до невозможности быть полезным своим союзникам; и нет сомнений, что для этой цели англичане пускают в ход свои деньги.
Англия может иметь одну из двух дурных целей: или охладить Россию и отвлечь ее от нашего союза, или, видя ее твердою в принятых на себя обязательствах, действовать своими деньгами так, чтобы царь остался в Москве, бросил свой флот и свои новые завоевания, возвратившись к старым правилам России и, следовательно, сделавшись бесполезным для своих союзников, прежде всего Вены и Мадрида.
Впрочем, какова бы ни была цель англичан, каков бы ни был успех их подземных работ, верно то, что несколько дней назад один из министров Верховного совета сказал мне публично, что для России гораздо выгоднее дружба англичан, чем австрийского императора и испанского короля, и русская нация из торговли с Англией может извлечь громадный интерес.
Вообще должен сказать вам, что русские – народ самый хитрый и лукавый, какой только есть в мире. Они никогда не предлагают никакого дела, но с ловкостью расставляют сети так, чтобы предложение шло со стороны иностранного министра, который с ними трактует;и если при том заметят, что им предлагают вещи, которых предлагающий желает сильно, они заставляют его умолять их. Поэтому и с ними нужно поступать точно таким же образом, если желательно завлечь их на какое-нибудь предложение. Да и тут трудно заставить их, чтобы они сами стали что-нибудь предлагать, потому что это правило здешнего министерства: никогда не предлагать ничего иностранным министрам. Если русские возьмут себе в голову, что король наш желает с нетерпением их союза, они будут ждать, пока я буду выпрашивать у них трактат!
Я задумал в связи с этим составить для вручения царю памятную записку в таких выражениях, которые всего бы лучше убедили его царское величество, как важно возвращение столицы и двора в Петербург. Я намерен передать эту записку через фаворита, а в ней сказать, что возвращение сие полезно и царю, и монархии. И дому Долгоруких. Царю – для здоровья, монархии – потому что его величество лично будет видеть завоевания своего деда и свой флот, который может погибнуть, если двор долгое время будет оставаться в Москве; наконец, дому Долгоруких – потому что (чего не дай Бог!), если воспоследует какое-нибудь несчастье с царем, они все погибли, так как ненависть народа к этому дому такова, что в Москве он наверняка передушит их всех; но случись это роковое несчастье в Петербурге, они не рискуют так, ибо народ там вовсе не настолько силен. Фаворит одобрил все мои речи и обещал мне сделать все возможное, чтобы убедить царя возвратиться в Петербург.
Молю Бога, чтобы первое приказание, которое я получу от вас, было приказание выезжать отсюда и, во всяком случае, возвратиться к моей бедной фамилии, в разлуке с коей я провел два года. Мой секретарь Хуан Каскос также жаждет возвращения в отечество, особенно учитывая, сколько хлопот у нас вызвала новая болезнь дона Монтойя, избитого туземцами. Он все еще не оправился. Состояние его осложнилось открывшейся раной, а также лихорадкой, которая распространилась в Москве. Последние четыре дня жители этой столицы больше чем на треть больны лихорадкой с кашлем, так что в редком доме нет больных. Уверяют, что причина этой болезни есть ветер и непостояннейшая погода; случаются дни, когда бывает шесть-восемь перемен от дождя до снега, страшного ветра и солнечной ясности.
Даже его царское величество на несколько дней слег в постель по причине лихорадки; но вскоре он почувствовал себя лучше и выехал на охоту в сопровождении, как обычно, Долгоруких.
Кстати, я узнал, что граф Вратислав очень ревнует меня, что я имею частые конференции с бароном Остерманом и фаворитом. Не принимая во вниманиетого, что я нахожусь в искренней дружбе и хороших отношениях с этими министрами, он взял себе в голову, что я хлопочу здесь в пользу короля Иакова и что будто бы мне поручена здесь покупка кораблей.
Как бы я желал, чтобы это было правдой! Но очень скоро флот русский перестанет существовать».
Октябрь 1729 года
Даше отчего-то редко снились сны. Еще раньше, дома, брат Илья, обожавший наутро пересказывать свои смешные и причудливые сновидения, смеялся над нею и поглядывал свысока. Но матушка, которая любила эту свою молчаливую, замкнутую дочку, пожалуй, больше всех других детей, как-то раз сердито прервала его насмешки и пояснила: просто Данькина душа ночью странствует в таких дальних далях (ведь сон это не что иное, как странствие души!), что, пока возвращается обратно, успевает по пути забыть все, с нею приключившееся. А может статься, с нее кто-то зарок берет: молчать, ничего не рассказывать, а то не пустят ее снова в те волшебные царства-королевства, где ей так нравится пребывать!
Даша с тех пор успокоилась – и даже огорчалась, когда утром могла все-таки вспомнить сон. Почему-то так уж выходило, что запоминались они к каким-то неприятностям. Скажем, увидится ей веселый игривый котенок, который так и ластится, так и вьется вокруг ног, – наверняка жди какой-то гадости от жизни. Матушка говорила, что если страшный сон кому-нибудь сразу пересказать, то он не успеет сбыться. Накануне того дня, как домой воротился осиротелый Волчок, Даше приснился клубок змей, но она забыла рассказать об этом брату. Сон сбылся, да как страшно…
Вот и нынче она проснулась вся в холодном поту от ужаса, первым делом подумав, что надо свой сон непременно и поскорее кому-то рассказать, потому что, если он сбудется, Даше уж лучше не жить на свете!
Снилось ей, будто идут они вдвоем с Алексом по широкой улице, такой нарядной и многолюдной, какой Даше видеть еще не приходилось. Дома кругом каменные, в несколько ярусов, и разноцветные, словно нарочно выкрашенные. Сама улица не камнем вымощенная, а гладкая-гладкая, как бы земля убитая под ногами, но это не земля, потому что Дашины каблучки звонко цокают по ней: цок да цок, цок да цок!
