Джон Окас - Исповедь куртизанки
На следующее утро я вызвала Морина помочь мне с сумками, и мне стало стыдно за себя. Он робко улыбался мне, его грустные глаза светились желанием. Я ни словом, ни взглядом не напоминала ему о случившемся – только командовала – и проигнорировала его пожелание приятного путешествия.
Прежде чем отправиться в порт, я навестила месье Нефа. Он отдал мне чемодан. Насколько я понимала, в нем были деньги и документы для монархистов в изгнании. Я показала сотрудникам эмиграционной службы повестку в суд, заплатила сто пятьдесят ливров, но даже после этого они отказались пускать на борт месье Армана. Всю дорогу до Англии мы с Генриеттой держали ухо востро, а пальцы – скрещенными на удачу.
В Лондоне Натан забрал у меня чемодан. Маркиза де Сийери и герцогиня де Люзерн заверили меня в вечной признательности.
Британское судопроизводство безнадежно запутано. Английские законы допускают откладывание рассмотрения дела, обструкции. Зачем они принимают законы, усложняющие процесс отправления правосудия?
Лорд Марч, мой старый друг с Рю Жюстен, узнав, что я в Лондоне, прислал мне записку с приглашением в гости. Он остался при своих странных пристрастиях. Помню ли их я? Такое не забывается. Я взяла карету и приехала к нему в мужском костюме. Лорд Марч, как всегда обходительный, встретил меня в красивом платье и лакированных туфлях. Он ходил мелкими шажками, обмахивался веером и говорил тонким, дрожащим голоском. Оказалось, он по-прежнему пробуждает во мне мужское начало. Я выступала павлином и вела себя так, словно в моих штанах кое-что есть. Я наступала, а он сопротивлялся, используя весь набор стандартных женских отговорок. В конце концов, к нашему взаимному удовольствию, я поборола его жеманное сопротивление и овладела им силой.
Связи Марча в лондонском свете были подобраны так же тщательно, что и его гардероб. Он пригласил меня отужинать с принцем Уэльским. За столом присутствовало несколько знаменитостей, в числе которых был художник Косгрейв, мечтающий, как выяснилось, написать мой потрет. Я не могла устоять перед искушением быть увековеченной кистью выдающегося английского живописца и решила задержаться в Лондоне.
Эркюль писал мне каждый день, говорил, что скучает. Он продолжал выплачивать мои долги и посылал мне деньги. В ответных посланиях я заверяла его в вечной преданности, но понимала, что его мужская несостоятельность – лишь повод изменить ему, причем не только с лордом Марчем, но и с Натаном.
В августе я вернулась во Францию. И снова я везла документы для месье Нефа. И снова Эркюль встречал меня на пристани. Я увидела, что он чем-то озабочен. Интересно, подумала я, уж не подозревает ли о моих лондонских похождениях?
Нет, не подозревает. Его сердце принадлежало мне, но мысли были заняты лишь государственными проблемами.
– Они готовят новую конституцию, – сообщил он. – Короля то включают в состав нового правительства, то нет. Я пошел к Луи XVI и поклялся защищать его до самой смерти. Боюсь, может дойти и до этого.
В последней редакции конституции король оставался членом нового правительства, но его полномочия заметно сокращены. Зная преданность Эркюля, король назначил его командиром королевской гвардии – полка, куда входили самые убежденные монархисты. Эркюль сомневался, что ему следует занять этот пост: он не хотел оставлять меня одну в Лувисьене, но я настояла. Благодаря охране, расставленной по всей территории имения, и собственной удачливости я чувствовала себя в безопасности.
Эркюль старался приезжать в Лувисьен при любой возможности. Во флигеле он собирал своих офицеров. Однажды я застала в доме Замо – он подслушивал, а увидев меня, убежал. Я пообещала убить его. Надо было так и сделать, но я просто рассказала об инциденте Эркюлю, Он приказал высечь Замо, а офицерам наказал не спускать с него глаз. Но это не помогло. Не найдя надлежащих доказательств против Эркюля, Замо и Грив фальсифицировали их.
В мае 1792 года на основании лжесвидетельства Замо левые радикалы, члены Ассамблеи, обвинили Эркюля в государственной измене. Известие о неминуемом аресте застало его в рабочем кабинете в Париже. Его пытались уговорить немедленно мчаться в Кале и садиться на первое же судно, идущее в Англию, но этот неисправимый идеалист заявил:
– Эркюль де Бриссак не из тех, кто убегает. Я останусь, чтобы доказать свою невиновность.
В ожидании полиции он написал мне письмо.
«За все те долгие годы, что я провел на этой земле, твоя любовь стала самым волшебным переживанием, когда-либо выпадавшим на мою долю. Я буду жить ради того дня, когда мы снова сможем быть вместе».
Когда я получила это письмо, Эркюля уже арестовали и посадили в Орлеанскую тюрьму.
Я знала, что Эркюля погубил Замо. Жажда отмщения была у него столь сильной, что утолить ее могла только моя смерть. Мне хотелось приказать убить его, но я понимала, что сама виновата в его отношении ко мне. Я до сих пор жалела его, испытывая чувство вины за все с ним содеянное.
Я приказала приготовить лошадей и карету к поездке в Орлеан. Лето 1792 года было не лучшим временем для путешествий. По дорогам рыскали бандиты, а жители деревень, которые мне предстояло проехать, готовы были разорвать каждого, кто ехал в карете. Герои де Сада были, несомненно, более правдивым отражением духа эпохи, нежели персонажи книг Руссо. Жестокость придворных стала примером для черни. Дорвавшись до власти, простолюдины показали недюжинные способности к мотовству, пыткам и убийствам.
Когда кто-то спрашивал мое имя, я называлась баронессой вон Памклек. Так я без приключений добралась до Орлеана. Увидев Эркюля, запертого в крошечной камере, я не смогла сдержать слез. Он же был спокоен и сказал, что волноваться не стоит.
– Что говорят твои адвокаты? – спросила я.
– У меня нет адвокатов, – ответил он. – Мне нет нужды защищаться, потому что я невиновен.
– Как же ты наивен, милый! – воскликнула я.
Я привезла деньги, чтобы подкупить стражников и устроить ему побег. Но Эркюль галантно отказался, не желая упускать возможности обелить свое имя. Он заставил меня пообещать, что, если с ним что-то случится, я помогу его дочери Полин, которая жила в замке в предместье Парижа, уехать из страны.
Я провела в Орлеане несколько дней, пытаясь переубедить Эркюля, но он упрямо стоял на своем. Я пыталась поговорить с представителями власти, но те отказывались меня принять.
Расстроенная, я вернулась в Лувисьен и почти не выходила из комнаты, охваченная жутким страхом, что Эркюлю придется ответить за мои прегрешении.
В Париже было неспокойно. Бунтующая чернь бесчинствовала и мародерствовала. В августе толпа ворвалась в Тюильри, перебив дворцовую стражу. Королевской семье едва удалось спастись. Несколько дней спустя сброд вломился и в мой замок. Они перевернули все вверх дном, подозревая, что я укрываю аристократов. Морин отважно встал на мою защиту и был сильно избит. Мне очень повезло, что меня не покалечили. Я понимала, что мой Эркюль обречен.
