Джоанн Харрис - Блаженные
Но я… я со своей выгодной позиции видела все. От Джордано я кое-что знала про запальные устройства, остальное легко угадывалось. Хватит одной искры, умело пушенной, допустим, с кафедры, и разгорится пламя. Так ведь говорила Антуана?
«Осторожнее! — велела себе я. — Главное — правильно выбрать время». Я ведь знаю Лемерля и, очень надеюсь, поняла его замысел. К делу он перейдет, лишь когда полностью раскроет карты — шанс позлорадствовать Лемерль не упустит. Тщеславие — его слабость. Он прежде всего лицедей, без публики жить не может. Это, как я искренне верила, его и погубит. Я стала ждать, кусая губы, и тут по часовне покатился ропот — наконец появился епископ.
Вот он, по первому зову явился. Эх, музыку бы сейчас! Музыка усиливает эмоции, оживляет самый унылый спектакль. Моему спектаклю унылость не грозит, но немного латыни не помешает, да и пусть Арно спокойно войдет. Итак, псалом тридцатый. Я подал знак, и сестры тяжело поднялись.
In Te, Domine, speravi, non confundar in aeternum: in justitia Tua libera me[48]. Заслышав латынь, Маргарита вздрогнула, а Клемента наклонила голову и осклабилась еще шире. Inclina ad me aurem Tuam, accelera ut eruas me[49]. Конечно, блестящим знанием латыни Клемента не отличалась никогда. Возможно, древний язык напоминал ей о наших ночных встречах, тем более воспоминания эти поочередно оживлялись Жюльеттиным зельем и моей хитро спрятанной иглой. Как бы то ни было, она закачалась из стороны в сторону, все быстрее, по мере того как я декламировал псалом. Раскачивание передалось Томазине, которая стояла позади Клементы, — та неуклюже переминалась с ноги на ногу. Esto mihi in Deum protectorem, et in domum refugu: ut salvum me facias[50].
Следующей жертвой стала Виржини — запрокинув голову, она по-идиотски пристально смотрела в потолок. Имя Божие заставило ее взвизгнуть и стиснуть свою грудь. Пьета захихикала. С довольной улыбкой я ждал неминуемой развязки, а Арно и его сопровождающие приближались к главному входу часовни.
Густой, мускусно-распаляющий аромат ладана — надеюсь, для самодовольного педанта Арно он чересчур силен — смешивался с запахом женской плоти. Что же, хоть одно я изменил: теперь эти поганки потеют — еще как! — и пот их воняет страхами и желаниями. Я открыл в них тайный шлюз, ну, или запертый сад (Соломон по сей день меня вдохновляет!), полный жажды мирских удовольствий. Надеюсь, Арно учует этот запах, особенно резкий на его драгоценной племяннице, гордости семьи. Надеюсь, Арно им подавится.
Вот и он! Очень вовремя. От сильной вони Его Преосвященство сморщился, тонкие ноздри затрепетали. Он поднял надушенный платок к лицу, будто хотел надеть маску доброжелательности. По моей команде (она же сигнал Перетте) хор вдохновенно, пусть и не слишком дружно, затянул десятый псалом, In Domino confido[51]. Улыбка мгновенно вернулась на уста монсеньора, заученная, как и моя, но не такая естественная. За текстом псалма слышались мне иные голоса, ропот демонов, которых я пробудил в сестрах.
Я отступил на шаг. Густая тень и дым жаровен частично скрыли мое лицо. Так или иначе, Арно не узнал меня — вместе с архиепископом он прошел в глубь часовни, явно недовольный встречей, хотя псалом оборвать не посмел. Он смущенно глянул на архиепископа, лицо которого источало неодобрение.
Сестры заволновались. Их робкие, едва заметные движения напоминали трепет сухой листвы на ветерке. Я позаботился, чтобы Томазина, Виржини, Маргарита и еще несколько особо чувствительных оказались в первых рядах. Сейчас они блестящими от безотчетного страха глазами смотрели на гостей, которые медленно пробирались сквозь толпу к алтарю.
Одно мое слово, и ловушка захлопнется.
— Добро пожаловать!
Началось. Одна запрокинутая голова, еще одна… Сперва я подумала, что меня обнаружили, но глаза сестер не выражали ничего. Вот еще одна сестра запрокинула голову, взмахнула руками во внезапном экстазе, и по часовне, от монахини к монахине, покатились невидимые волны. Пение оборвалось, сменившись криками, мольбой, наговорами, бранью. В сравнении с «Балетом бернардинок», на котором я присутствовала, это зрелище было много отвратительнее. Перед епископом разверзся ад, демонстрируя новые и новые грани, — сестры скакали по залу, падали на колени, с вопиющим бесстыдством задирали юбки… Еще пара секунд, и сестер будет не унять. Они молотили руками, поднимали головы, чтобы через мгновенье снова утонуть в море отчаянных криков, рвали и скидывали одежду. Виржини, любительница задавать тон, дико закружилась на месте, подол так и взлетал.
Епископ оторопел. Увиденное столь расходилось с ожидаемым, что он, потрясенный до глубины души, пытался разглядеть в галдеже и хаосе блистательное зрелище, на которое рассчитывал. Изабелла наблюдала за ним со своего места у жаровни. Отблески пламени делали ее личико алым. Она не спешила навстречу дяде, лишь кулачки сжала. На моих глазах Изабелла безвольно разинула рот: крики усилились, и вперед выступил Лемерль.
— Добро пожаловать!
Как не насладиться таким моментом?! Только представьте: величайший отпрыск рода Арно, по флангам монашки, полуголые и дико ухмыляющиеся; адский цирк визжит, воет, рычит вокруг него, как в дешевом непристойнейшем спектаклишке.
На миг я испугался, что монсеньор меня не узнал. Но нет, Арно онемел от ярости, а не от замешательства. Гнев раздул его, как ту лягушку из басни, поэтому, когда дар речи вернулся, голос Арно напоминал нелепое кваканье:
— Ты? Ты здесь?
Арно и сейчас до конца не понял. Быть не может, что этот… тип — отец Коломбин Сен-Аман, с которым он вел переписку. Этот самозванец ухитрился занять место достойного священнослужителя, а монахини, монахини… Они признают его, тянутся к нему, молят, взывают. Даже Изабелла — бедная девочка совсем истаяла, на лице отпечаток болезней и тревог, — даже она смотрит на него как на спасителя, на бледных щечках дорожки слез, ручка тянется к чему-то спрятанному за кафедрой…
Аж мозги ему отшибло от глупого неверия. Я этого не потерплю! Первый сигнал — Изабелле, чтобы не дергалась, второй — Перетте, чтобы заняла свое место.
Арно хлопал глазами, словно один из нас повредился умом.
— Ты здесь… Как ты смеешь? Как смеешь?
— Я смею поступать, как мне вздумается. Вы сами так сказали на одной из наших встреч. — Я повернулся к сестрам, которые уже оправились от наваждения и смотрели на нас разинув рот. — Предупреждал я вас, что за светлым ликом порой скрывается черная душа? Стоящий пред вами не тот, кем кажется.
Сестры ринулись вперед, я остановил их мановением руки, но ливрейную охрану и господ уже разделили. Я с удовлетворением отметил, что архиепископ, даже отрезанный от остальных, все видел и слышал: меж ним и сестрами стоял лишь Арно.
