Люси Монро - Лунное пробуждение
Судя по всему, смелость оказалась неожиданной.
– Не делай этого, не смей! – хрипло выдавил из себя Лахлан.
– Но мне и правда очень хочется. Может быть, надо сделать что-то особенное, о чем я просто еще не знаю?
Он покачал головой.
– Только то, что подскажет фантазия.
– И тебе это понравится так же, как и мне?
– Даже больше.
– Приятно слышать.
Эмили улыбнулась. Потом склонилась и осторожно прикоснулась губами к едва выдерживающей напряжение вершине. Лахлан снова издал глухой, похожий на рычание звук Эмили провела языком, почувствовала терпкий, пряный вкус… ощущение во рту одновременно и соленого, и сладкого оказалось новым, неожиданным и… приятным. Эмили взяла вершину в рот и осторожно провела языком. Бедра Лахлана коротко дернулись, однако тут же остановились – так что она смогла познать любимого с той же неторопливой тщательностью, с какой он исследовал ее.
Лахлан вздрогнул.
– Пожалуйста, Эмили, помоги! В себя!
Она послушалась и вобрала столько, сколько смогла, ни на мгновение не выпуская из рук пульсирующий от рвущегося на волю напряжения член. Раскаленный, переполненный, он едва не обжигал.
Вдруг Лахлан схватил Эмили за волосы и потянул в сторону.
– Хватит! Достаточно!
Она инстинктивно сжала член. Возлюбленный дернулся, крикнул что-то непонятное и взорвался. То орудие, которое оказалось в распоряжении Эмили, извергло струю густой белой жидкости. Она не знала, что делать дальше, как продлить удовольствие, а потому просто продолжала сжимать ствол обеими руками. Бедра Лахлана поднялись еще несколько раз, и еще несколько раз повторилось освобождение – хотя уже и не настолько мощное, как первое.
Наконец возлюбленный без сил, с закрытыми глазами упал на постель. Лицо неожиданно утратило резкие очертания, а тело безвольно обмякло. Эмили заставила себя вылезти из кровати и неуверенно поднялась на ноги.
– Куда ты? – не открывая глаз, спросил Лахлан.
– Руки… Хочу помыть.
Он промолчал. Эмили вымыла руки, а потом открыла сундук в надежде найти полотенце или хотя бы тряпку. Полотенце, к счастью, нашлось, и она пошла обратно. Возлюбленный покорно позволил стереть улики недавнего наслаждения. В неожиданной, совсем не характерной пассивности и доверчивости он раскрылся с еще не познанной, трогательной стороны. Наверное, забота казалась ему столь же интимной, как и то, чем они только что занимались наедине, в полутьме спальни.
Эмили закончила процедуру, бросила полотенце на пол и удобно устроилась на кровати рядом с любимым. Потом положила голову на мускулистую грудь и заботливо натянула плед.
– Мне понравилось. Очень.
– Мне тоже, милая. – Слова прозвучали размыто, почти невнятно. Эмили едва их поняла. Потом Лахлан произнес что-то еще, на сей раз совсем непонятное. Может быть, на древнем языке криктов?
Она спросила и получила утвердительный ответ. Правда, перевода так и не последовало. Возлюбленный выглядел слишком усталым, а потому обижаться не стоило. Радовало гордое сознание собственных успехов: кто бы мог подумать, что неопытной английской девушке удастся удовлетворить и довести до состояния абсолютного изнеможения могучего и грозного шотландского вождя? Грандиозное достижение достойно гордости!
Эмили умиротворенно закрыла глаза.
Лахлан заметил, что возлюбленная уснула, и растроганно улыбнулся. Она лежала рядом невинно, доверчиво и очаровательно. Маленькая ладошка уютно устроилась на его груди и согревала сердце. В это мгновение гордый воинственный оборотень ощутил доселе неведомый покой.
Он нежно поправил шелковистые локоны Эмили. Она казалась прелестной, манила и завораживала. Но все равно оставалась за непреодолимой стеной: ведь Эмили не принадлежала к народу криктов. И все же отвагой не уступала волчицам, да и его волчью натуру приняла безоговорочно, с радостью. Ни разу в жизни Лахлан не перевоплощался перед обычной женщиной. Проявить священный дар он не отваживался даже на глазах у матери. Эмили первой из женщин не внушала ничего, кроме полного и безоговорочного доверия.
Она ласкала волка нежно и восторженно. Даже длительный, сокрушительный оргазм оборотня не вызвал отторжения, хотя все говорили, что обычные женщины воспринимают его с откровенным отвращением. Страсть Эмили оказалась свободной и безграничной, ничем не отличаясь от раскрепощенной страсти волчиц.
Они настолько подходили друг другу, что на вершине блаженства Лахлан даже назвал маленькую англичанку своей. Кажется, она не заметила или не разобрала произнесенного слова. И уж точно не поняла бы значительности короткого восклицания. А ведь оно служило пометой – столь же серьезной, как помета собственным запахом или синяком любовного укуса.
Будь Эмили волчицей, ей стоило ожидать скорой свадьбы. Во всяком случае, после словесной пометы он просто обязан был бы сделать официальное предложение.
Так какое же из обязательств громче и настойчивее взывало к чести? Долг перед кланом? Он требовал жениться на волчице. Или долг перед самим собой? Он диктовал выполнить обещание, данное в порыве страсти, – пусть даже возлюбленная его и не поняла. Бесполезно доказывать себе, что раз она не знакома с древним обычаем, то обязательством можно пренебречь. Врожденное чувство справедливости все равно возьмет свое. Ведь сам вождь прекрасно понимал последствия клятвы, но все же произнес заветные слова.
Эмили не поймала возлюбленного в ловушку невинного тела. Нет, он сам попал в капкан страсти, превозмочь которую не хватало сил.
Может быть, его отец пришел к женитьбе на обычной женщине таким же путем? Лахлан лишь однажды спросил, как это произошло. Отец ответил, что когда судьба бьет по затылку, приходится или выполнять ее приказы, или дорого расплачиваться за упрямство. Он не понял ответа, а позднее решил, что отец оказался в постели с женщиной и осознал, что обрел истинную близость. В то время Лахлан сказал себе, что ни за что не повторит роковую ошибку.
Может быть, он просто пытался убежать от судьбы?
Вождю давно было положено жениться, но Эмили оказалась первой женщиной, с которой он представлял и допускал возможность совместного будущего. Реальность, конечно, диктовала собственные условия, и все же… вожак стаи отлично знал всех волчиц своего клана. Многим симпатизировал, а некоторыми и восхищался. Но ни одну из них не смог бы назвать своей.
Лахлан подумывал о Сусанне, но лишь потому, что она была сестрой друга и помощника – к тому же очень милой. Но о такой страсти, как с Эмили, не приходилось даже мечтать. Вождь знал, что в последнее полнолуние Сусанна переживала течку, и почти не сомневался, что во время охоты сделает ее своей. Волчья природа требовала сражения, и никому из соперников не удалось бы победить самого сильного и хитрого волка.
