Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф
— Ты больше не жалок и не ничтожен. Ты всё ещё хочешь жениться на этой Кэтрин?
— «Жениться» — это не то слово, им не выразить сути того единения с ней, к которому я стремлюсь. И всё же да, я женюсь на ней.
— Значит, ты должен жениться на ней, и женишься! Завтра же мы отправимся к ней!
От удивления я зажмурился. Разрублен запутанный узел; что казалось неразрешимым, стало простым; вот он — выход из лабиринта.
Мистер Эр между тем не на шутку разволновался. Грудь его вздымалась, он шагал от стола к камину, глаза неистово сверкали. Но теперь это было неистовство радости, не отчаяния.
Мы сыграли ещё, и мой дар вновь подвёл меня. Снова право на вопрос — за мистером Эром. Я собрался с духом. Может быть, как раз теперь, когда я расслабился, и прозвучит для меня глас судьбы.
— Что ты делал у сумасшедшего дома в Ливерпуле? — спросил он.
— Что? — Я опешил от неожиданности.
Он повторил вопрос.
— Я пришёл туда, пытаясь раскрыть секрет своего происхождения, — отвечал я.
— Полностью, полностью! — запротестовал он. — Ответ не полон. Почему в Ливерпуле? Почему в сумасшедшем доме?
— Мне рассказывали, что мистер Эрншо нашёл меня в Ливерпуле, а мои воспоминания — отрывочные, смутные воспоминания — привели меня к сумасшедшему дому. Мне казалось, я помню, что жил здесь. Низкие белёные стены, ругань и пинки, туннель наружу…
Глаза мистера Эра блеснули.
— Так оно и было, так оно и было, так они и говорили, и я сам видел! Дальше!
Изо всех сил стараясь не вдаваться в ошеломляющий скрытый смысл его замечаний, я продолжал:
— Я сбежал и какое-то время болтался на улице, воровал вместе с ворами, попрошайничал с попрошайками. А потом мистер Эрншо привёз меня на Грозовой Перевал и назвал Хитклифом, в честь умершего сына.
— Превосходный, смелый ответ! Бросай!
На этот раз выиграл я. Будто готовясь к удару, мистер Эр сжал челюсти.
— Спрашивай!
— Что вы делали у сумасшедшего дома в Ливерпуле?
Я не сводил с него глаз. Трижды пытался он произнести ответ, и дважды, будто скованные параличом, губы его застывали. Лишь на третий раз удалось ему произнести:
— Искал сына.
Мои губы застыли.
— Почему там?
— Потому что за пятнадцать лет до этого я отправил его туда. Его мать была сумасшедшей, и он был так похож на неё — и лицом, и нравом, что я испугался — а вдруг и он так же болен, и я не перенесу, если у меня на глазах моим порождением овладеет болезнь. Я оставил его там, приложив фальшивый адрес, но распорядился ежегодно высылать деньги на его содержание.
— И что вы узнали в сумасшедшем доме?
— Ну уж нет, это отдельный вопрос. Чтобы задать его, ты должен бросить кости ещё раз!
Я знал, что на этот раз выиграю, и выиграл.
— Что вы узнали в сумасшедшем доме?
Он облизал губы.
— Узнал, что девять лет назад мой сын сбежал, и больше его не видели. Но деньги мои каждый год получали, поддерживали, как прежде, его маленькую выбеленную комнатку, сохранили туннель под стеной в том же виде, как он его вырыл, только заткнули выход. Чтобы совершить такой побег, он должен был быть сильным, смелым парнем.
Кости упали на пол между нами. Глаза мои упёрлись в его глаза.
— Как меня зовут? — спросил я.
— Хитвуд — Хитвуд Эр, — ответил он. — Должно быть, Эрншо наткнулся на тебя случайно и был поражён сходством твоего имени с именем умершего сына.
Сердцу стало тесно в груди. Я не мог вымолвить ни слова.
— Ты можешь простить меня? — спросил мистер Эр.
Слова его не доходили до моего сознания.
Он продолжал:
— Увидев тогда, ночью, твоё лицо, я понял — ты мой сын, ведь это лицо твоей матери — только мужское. Я пошёл за тобой; инициал на медальоне, твоё имя, когда ты сказал его мне, — всё подтвердило, что это ты. Но тут я испугался, испугался. Это поразительное сходство, бешеные глаза, странное поведение — всё говорило об одном — что ты тоже сумасшедший, что тоже поражён роковым недугом своей матери. Однако было в тебе кое-что, отрицавшее сумасшествие. Надо было тебя проверить. Я и проверил, используя все возможные уловки. Джон уже заподозрил что-то, ведь он видел твою мать и заметил сходство; он опасался за меня; и я отчасти доверился ему; страхи его сменились уважением. Я следил за тобой, с отчаянием отмечая вспышки ярости и жестокость, с радостью — сноровку и усердие. Я возлагал на тебя всё больше ответственности. Ты с честью одолевал все препятствия. Я учил тебя, и вскорости ты достиг уровня, подобающего моему сыну — да нет, превзошёл все ожидания. Я полюбил тебя — ты ускользаешь, но это так — да, полюбил, вопреки всей твоей жёсткости. А может, и благодаря ей; ведь твой защитный панцирь — не что иное, как ответ на моё былое пренебрежение, свидетельство силы характера, то, благодаря чему ты выжил — несмотря ни на что. Нас связывала привязанность — я чувствовал…
— Кое-что изменилось, — напомнил я.
— Да — изменилось, — он шагнул к камину, пошевелил горящие поленья, — женщина, которую я любил, боялась тебя, может быть, чувствуя, кто ты и что это значит. Любя тебя, в уверенности, что вскоре всё разъяснится, я позволил ей поверить, что ты желаешь мне зла, ведь это было тогда мне на руку и в некоторых других отношениях. Ты обиделся — а я был счастлив этому, ведь, значит, я тебе не безразличен. Я собирался в скором времени помирить вас — двух самых любимых моих людей — и восстановить тебя в твоих законных правах.
Рассыпалась головня в камине; искры, шипя, разлетелись по комнате. Мистер Эр решительно повернулся ко мне.
— И так оно и будет, по крайней мере отчасти. Она уехала и, может быть, никогда не вернётся, но ты здесь. Ты мой сын, и отныне мир узнает об этом. Моя любимая исчезла, но твою ты, благодарение Господу, ещё можешь обрести. Ты привезёшь её в этот дом как невесту.
Я застыл. Как странно.
Отец.
Он изучал моё лицо, будто увидел впервые.
— Как дорог стал он мне! Как хочется прижать его к груди, баюкать, как ягнёнка! Но он не ягнёнок, он волк, он жесток, готов съесть меня с потрохами.
Я всё молчал.
Он стал передо мной, глаза сверкали.
— Хитклиф?
Тут уж мне пришлось пошевелиться, ведь он обнял меня. Незнакомое ощущение овладело мной. Хотелось размозжить его голову кочергой, хотелось спрятаться у него на груди.
Я вдруг заметил, что плачу. Плача, освободился из его объятий. Плача, собрал с пола кости. Плача, положил их на стол.
— Остался ещё один вопрос, — сказал я, — кинем на него.
Я выиграл. Глаза его говорили, что он знает, о чём я спрошу.
— Где моя мать?
Он вдруг будто сжался. Взгляд потускнел. Молча, отстранённо повернулся, взял свечу и поманил меня из комнаты.
