Мэри Блейни - Нежданный поцелуй
Роджерс! Бендас использовал для этой цели Роджерса!
— Уилсон, может, ты еще что-то хочешь мне сказать? — спросил герцог.
Мальчик посмотрел на него с таким ужасом, что Мерион не смог сдержать улыбки.
— Да, сэр, ваша светлость… Знаете, я подумал, что тот человек, который набросился на нас возле конюшен, а также и петарда — все это были не случайности.
Мерион взглянул на мальчика с удивлением.
— Очень разумная мысль, Уилсон. Возможно, ты прав. Полагаю, ты представил мне блестящий отчет, хотя и несколько запоздалый. И помни: если нечто подобное снова произойдет — немедленно расскажи кому-нибудь из нас. Теперь отправляйся в конюшню и принимайся за дело.
Мальчик по-прежнему стоял у стола.
— Что-то еще, Уилсон?
— Сэр, могу я и дальше заботиться о Магде?
Герцог невольно улыбнулся:
— Да, разумеется. Ничего не изменилось. Иди, не беспокойся. И помни о том, что я тебе сказал.
— Да, сэр, ваша светлость! — крикнул мальчик, выбегая из комнаты. Мерион мог бы поклясться, что услышал его радостное «ух-ху-у!» уже из-за закрытой двери.
Весьма озадаченный откровениями мальчика, герцог понял, что именно Елена оказалась мишенью. Во всяком случае, Бендасу было безразлично, умрет она или нет, и это, пожалуй, пугало более всего.
Минут через пять герцог поднялся из-за стола и подошел к окну. Пересекая садовую дорожку, пробежал сначала один, а потом второй слуга — вероятно, они сокращали себе путь из одной части дома в другую. Уже вовсю благоухали ранние цветы, и один из садовников подстригал и выравнивал кусты. «Может, заняться какими-нибудь хозяйственными делами? — подумал Мерион. — Это, может, меня успокоит?»
Он прекрасно знал, что Бендас безумен, — причем не только он один так считал. Однако ему казалось, что Роджерс — человек более или менее разумный, способный удерживать своего хозяина от совершенно безумных поступков.
И теперь следовало что-то предпринять. Следовало защитить Елену и себя самого, свой дом и своих близких.
В конце концов герцог решил, что еще подождет еще около часа. Если же лорд Уильям не появится, то он, Мерион, начнет действовать. Сначала нанесет визит Елене и поговорит с Тинотти, а потом обратится к доверенным лицам Бендаса.
Какое-то время Мерион расхаживал по комнате, затем снова сел к письменному столу.
— А может, в эту самую минуту она читает мое послание? — пробормотал он со вздохом.
Глава 34
В доме синьоры Верано наутро после концерта завтрак всегда подавали поздно, и к этому времени все бывали отчаянно голодны. К тому же все находились в отличном настроении и поздравляли друг друга с успехом. После завтрака речь, как правило, заходила о недостатках в исполнении, о дальнейших планах, а также репетициях, на которых следовало совершенствовать свое мастерство.
Но в этот раз Елена хмурилась и ела мало. И ей было безразлично, что лежит у нее на тарелке. Она почти не слушала веселую болтовню Мии, говорившей о том, с каким успехом прошел вечер.
Внезапно в столовую вошел дворецкий и молча протянул Елене письмо, прибывшее час назад. Она тотчас же извинилась и, встав из-за стола, отправилась в свою комнату. Плотно прикрыв за собой дверь, Елена подошла к письменному столу, взломала печать и расправила лист бумаги. Читая, она чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, и ей приходилось по нескольку раз перечитывать одни и те же строки.
«Моя дорогая синьора Верано! Моя дорогая Елена! Если бы можно было повернуть время вспять, я бы это сделал. Я вернулся бы к тем часам и минутам, когда вы поцеловали меня в Гайд-парке и я почувствовал в вас то же томление, что снедало меня. Мне следовало бы понять сразу же, когда мы только встретились, что наша встреча — это дар судьбы, которым не следует пренебрегать. Перед Богом я прошу прощения за то оскорбление, которое заставило вас покинуть меня.
Я один несу за это ответственность, и сознание этого давит на меня тяжким бременем, будто я атлант, удерживающий на плечах всю тяжесть мира.
Возможно, любые близкие отношения между нами неразумны.
Я опасаюсь утомить вас своими постоянными изъявлениями раскаяния и думаю, что вы еще найдете того, кто оценит дарованное вам сокровище без опасений и задней мысли.
Воспоминания о часах, которые мы провели вместе, я храню в своем сердце. Я храню их как сокровище, и я снова и снова терзаю себя мыслями о том, что могло бы быть.
С глубоким уважением, беспредельным восхищением и неиссякающим чувством.
Ваш вечный и преданный слуга Линфорд Пеннистен».
Она перечитала письмо несколько раз, придирчиво изучая стиль и обороты речи, изучая каждую фразу. Все свидетельствовало о том, что Линфорд Пеннистен — джентльмен и любовник. Но неужели поцелуй в парке был первым случаем, когда Мерион ощутил это томление? Неужели он не понял, что именно оно было причиной их тихой беседы в темноте? Неужели он не желал их близости хотя бы со второй встречи? Или он боялся раскрыть свои чувства, поэтому ничего не заметил?
Ни один человек не сознает, каким сокровищем он обладает, не сознает до тех пор, пока не потеряет его. Он столько говорил о своей Ровене… Считал ли он, что выучил свой урок после ее смерти?
Последнюю строчку письма она запомнила наизусть.
«Воспоминания о часах, которые мы провели вместе, я храню в своем сердце. Я храню их как сокровище, и я снова и снова терзаю себя мыслями о том, что могло бы быть».
«И продолжай терзаться вечно», — подумала Елена. Потом вдруг улыбнулась сквозь слезы. Ведь он подписался — «Линфорд Пеннистен». Не герцог. Впрочем, это было то же самое. Они были в одном человеке — Линфорд и герцог.
И в этом письме был весь Мерион, очаровательный и неисправимый. Он все-таки не мог ни выговорить, ни написать слово «любовь». Но она, Елена, никогда не смогла бы отдать себя человеку, отвергающему любовь. Потому чтодля нее любовь была величайшим даром и огромной ответственностью. Елена знала это уже с той минуты, когда решила не петь песню, выбранную отцом, а петь ту, которая нравилась ей больше. Она решила, что это будет испытанием его любви, и он его не выдержал.
Последствия ее своеволия удивили ее, но у нее не было выбора. Даже в четырнадцать лет она уже стала женщиной, неспособной идти на компромисс в тех вопросах, которые считала важными. И в свои четырнадцать лет она предпочитала петь то, что было для нее так же важно, как для отца — голоса в парламенте. Теперь же речь шла о бескомпромиссной любви.
