Виктория Холт - Опороченная Лукреция
Делла Ровере не имел не малейшего желания присваивать ему обещанные титулы. Он прочно обосновался в Ватикане и уже не нуждался в сыне своего предшественника. Из Рима он его выпустил только в обмен на обещание отречься от той части Романьи, которая все еще оставалась в руках Чезаре.
Поэтому, когда Чезаре отказался подчиниться приказу о капитуляции, папские военачальники взяли его в плен и заточили в одну из крепостей Остии.
Там с ним обращались неплохо, и он не мог поверить, что в самом деле стал пленником нового Папы. Его разум отказывался признавать поражение. Болезнь снова начала брать верх, но и этого он не замечал. Порой, стоя на одной из башен, он потрясал кулаками и кричал со всей яростью, на какую был способен. Он хотел, чтобы на его крик откликнулись на каком-нибудь из кораблей, изредка проплывавших в открытом море.
Вскоре делла Ровере решил вернуть его в Рим. Чезаре должен был отречься от своих владений.
Лукреция вернулась в Феррару, на официальный прием в честь герцога Мантуанского Франческо Гонзага.
Она все еще носила траур по своему отцу, и на фоне черного платья ее золотистые волосы казались более яркими, чем прежде.
Ни супруг, ни свекор не скрывали раздражения, видя ее печальное лицо. Эркюль открыто глумился над смертью человека, которого считал своим давним врагом; если бы не богатое приданое, он бы не задумываясь последовал совету Луи и расторг брак с Борджа. Альфонсо был безразличен как к злорадству отца, так и к страданиям жены. То и другое представлялось ему пустой тратой времени. Его дни уходили на исполнение воинских обязанностей и на работу в литейной; для ночей у него были любовницы, а для рождения детей – Лукреция.
И герцог, и его сын не испытывали особого удовольствия от предстоявшей встречи с Гонзага. Они оба недолюбливали его и считали, что их Изабелла была достойна лучшего супруга, чем Франческо. Кроме того, он практически не принимал участия в управлении Мантуей, а потому все хозяйство приходилось вести маркизе.
Вот почему его визит носил формальный характер.
Подъезжая со своей кавалькадой к Ферраре, Франческо думал о Лукреции. Он хорошо помнил, как негодовала его супруга перед свадьбой этой хрупкой златоволосой женщины. Сейчас ее озлобленность стала еще заметней. Изабелле не давало покоя то, что Лукреция удерживает в Ферраре поэта Пьетро Бембо. Видимо, маркиза полагала, что все артисты должны принадлежать ей. Она неоднократно приглашала Пьетро в Мантую, но тот всякий раз отказывался.
Изабелла рвала и метала. «Вне всяких сомнений, он ее любовник! – кричала она. – Ах, эта лицемерка! Тихоня! Недотрога! Нужно предупредить моего брата, пока она не угостила его порцией кантареллы! Не забудьте передать ему мои слова, когда будете в Ферраре».
Он улыбнулся. Неужели она думала, что он обойдется с супругой Альфонсо так же плохо, как она?
Вот и Феррара.
Герцог, встречающий его, выглядит нездоровым – вероятно, не долго протянет. Альфонсо, как всегда, диковат. У Ипполита еще более надменный вид, чем прежде. Ферранте более задумчив. Сигизмунд – еще более благочестив, хотя раньше казалось, что дальше уже некуда. Юлий – немного более щеголеват, но так же неловок. Ему хотелось поскорей покончить с визитом и отправиться в какое-нибудь менее скучное место, чем Феррара.
Затем он увидел Лукрецию. На какое-то время у него даже перехватило дыхание – так она была прекрасна. Изящная. Хрупкая. Траурное платье совсем не портило ее красоту.
Он поцеловал ее руку. Затем застыл в нерешительности – почувствовал, что должен как-нибудь загладить обиды, нанесенные его супругой.
– Дорогая Лукреция, – сказал он, – поверьте, я всем сердцем соболезную вашему горю.
На ее глазах выступили слезы, и он поспешил исправить свою ошибку:
– Простите, мне не следовало напоминать о нем. Она мягко улыбнулась.
– Вы ни в чем не виноваты – я всегда помню о нем. Горе до самой смерти будет со мной.
Она пленила его, эта молодая женщина, пользовавшаяся в Италии самой дурной репутацией и, как ни странно, выглядевшая такой невинной. Он хотел знать истинное лицо Лукреции.
Ему было жалко Лукрецию. Он видел, как пренебрежительно к ней относились в семье Эсте. И ему казалось, что она заслуживала лучшего обращения – уже потому, что не была похожа ни на одну из женщин, которых Франческо встречал в своей жизни. Если бы она походила на них, он пустился бы в очередную любовную авантюру и, удовлетворенный, вернулся бы в Мантую. В Италии у него была своя репутация – не менее признанная, чем у Лукреции.
Но она отличалась от других, а потому он хотел понять ее – выяснить, что крылось за ее невозмутимостью, узнать ее истинные чувства к поэту Бембо.
Франческо наблюдал за ней на балах и праздничных застольях, порой видел прогуливающейся в саду замка – неизменно в сопровождении служанок – и пробовал заговорить с ней. Рассказывал о благоухающих цветниках на берегу Минция, о дворцах, построенных лучшими итальянскими зодчими.
Между тем приближалось время отъезда из Феррары, и однажды, беседуя с Лукрецией на садовой аллее, он сказал о своем искреннем желании стать ее другом.
Она повернулась к нему, и открытое выражение ее лица глубоко тронуло его.
– Вы и впрямь очень любезны, маркиз, – сказала она. – Я вижу вашу искренность – и, поверьте, ценю ее.
– Я хотел бы чем-нибудь помочь вам. У меня такое впечатление, что здесь вы чувствуете себя одиноко. Герцогиня… позвольте мне возместить тот недостаток симпатии, который вы испытываете при этом дворе.
Она снова поблагодарила его.
– Эсте! – Он поморщился. – Моя собственная семья – считая по браку. Но, Господи, как они бездушны! А вы… такая молодая и хрупкая, еще не оправились от вашего горя… и вынуждены оставаться наедине с ним.
– Они не понимают меня, – сказала Лукреция. – До приезда в Феррару я жила со своим отцом. Мы редко разлучались. И любили друг друга… очень любили.
– Я знаю.
Он бросил на нее пытливый взгляд – вспомнил о слухах об их любви. И вновь был тронут невинным выражением ее лица.
– Я чувствую, – сказала она, – что в моей жизни уже ничего не будет так, как было раньше.
– Вы так думаете, потому что еще не успели отойти от выпавшего вам несчастья.
Ее глаза наполнились слезами.
– Мой брат тоже так говорил… когда я переживала другую потерю.
– Он был прав, – тихо произнес он.
При упоминании о брате ее голос задрожал, и Франческо понял, что страх за брата владел ею больше, чем скорбь по умершему отцу. Какими на самом деле были их семейные отношения, породившие столько скандалов, сколько за всю римскую историю не вызывал ни один другой род?
