Виктория Холт - Ведьма из-за моря
Было что-то тревожное в безумном выражении ее глаз. Ее горе было болезнью, и болезнь была тяжелая.
— Оба… и сын, и дочь, — сказала она.
— И дочь тоже?
— Моя дочь была убита, — сказала она.
— Убита! — прошептала я.
Она вдруг в ужасе замолчала, а потом сказала:
— Ты — маленькая Тамсин Касвеллин. Я не должна говорить с тобой о моей дочери.
— Вы можете говорить со мной обо всем, если это утешит вас.
— Дорогое мое дитя! — сказала она. — Мое бедное дорогое дитя.
У меня выступили слезы на глаза, потому что Фенн помог мне забыть о моем горе, а она вернула его во всей остроте. Я опять переживала то ужасное утро, когда вошла в мамину спальню и увидела ее там лежащей на кровати. Я снова слышала лепет Дженнет, и мое несчастье навалилось на меня снова.
Бабушка Фенна обняла меня и стала покачивать.
— Жизнь была к нам с тобой жестока, дитя мое… жестока… жестока.
— Когда умерла ваша дочь?
— Еще до того, как ты родилась… Это должно было случиться до того, как родилась ты.
Я не поняла ее слов, но уже заметила, что она говорила бессвязно.
— Ее убил муж. Он — убийца. Придет день, и судьба его накажет. Вот увидишь, так и будет, я уверена. А теперь море забрало моего красивого мальчика. Он был еще такой молодой. Почему это должно было случиться с ним? За несколько миль от берега…
— Может быть, он вернется.
— Никогда я не увижу больше его лица.
— По крайней мере, у вас есть надежда. И я подумала, что у меня нет надежды: я видела, как маму опустили в могилу. И вдруг, как молния, в моей голове пронеслась картина нашего семейного кладбища — могила первой жены моего отца, могила неизвестного моряка и могила мамы.
Старая женщина начала рассказывать о Фениморе, своем сыне, и его планах.
— Ни у одной матери не было лучшего сына. Он был благородный, добрый. Он был большой человек. А моя дочь… моя доченька! Она была нежная. Ей нельзя было выходить замуж, но ведь это казалось естественным, и вот этот… этот, ее голос упал до шепота, — это чудовище!
Я попыталась успокоить ее и снова уложить в постель, но она не могла успокоиться, громко плакала, и все мои усилия были напрасны. Я не знала, что делать, потому что у нее начиналась истерика, и я подумала, что она, наверное, очень больна. Она не отпускала меня от себя, но мне удалось освободиться. Я пошла в комнату бабушки, разбудила ее и рассказала, что случилось.
— Бедная женщина! Она в таком плачевном состоянии. Ужасное исчезновение сына вернуло в памяти трагическую утрату дочери. Она не может справиться с горем, и я боюсь, что рассудок ее не выдержит.
Мы вернулись вместе. Она сидела там же, закрыв лицо руками и раскачиваясь в кресле.
— Пойдем, Джейн, — сказала ей бабушка, — ты должна лечь. Я принесу тебе что-нибудь, чтобы ты уснула.
Мы взяли ее под руки, и повели ее к кровати.
— Лежи тихо, — успокоила ее бабушка, — попытайся уснуть, ни о чем не думай. Ни к чему хорошему это не приведет. Лучшая помощь себе и другим — это сдерживать свое горе.
Я гордилась бабушкой, потому что знала, как она сейчас страдала, и хотела быть похожей на нее. Вдруг прозвучал вопрос:
— Мать этой девочки… она тоже была убита? Бабушка быстро взяла меня за руку.
— Она бредит, — прошептала она. — Теперь, Тамсин, иди к себе. Постарайся не разбудить никого, а я посмотрю за ней. Спокойной ночи, дитя мое!
И я ушла, размышляя о бедной Джейн Лэндор. В голове у меня вертелась фраза: «Мать этой девочки, ее тоже убили?» Наверное, она говорила о моей маме. Что она имела в виду? Бабушка сказала, что она бредит, и, конечно, это было так. Она не могла иметь в виду мою мать!
Несколько дней я не видела Джейн Лэндор, а когда увидела, она уже была спокойна, и, хотя я тогда забыла об этом ночном случае, я вспомнила о нем позднее.
Сенара и я остались у бабушки до весны. В мае мы вернулись в замок. Нас ожидал сюрприз: отец снова женился, а моей мачехой стала мать Сенары — Мария.
***
После возвращения из Лайон-корта замок Пейлинг казался чужим, что было странно, потому что он был моим родным домом. Все, казалось, изменилось с тех пор, как мы уехали. Ничто уже не напоминало о моей маме, а появилось что-то новое, неуловимое, хотя трудно было сказать, что именно.
Правда, мебель была заменена. Спальня родителей приняла совершенно другой вид: появились богатый бархатный полог у кровати и занавеси на окнах. В этом было что-то чужеземное. Я заглянула в Красную комнату: она была оставлена в том же виде. Я помнила все истории о ней. Гостиная мамы, в которой она часто бывала, тоже была нетронута: ее резной деревянный стул и стол, на котором стояло бюро из сандалового дерева, которое ей очень нравилось.
Сенара втайне гордилась тем, что ее мать из таинственной гостьи замка превратилась в бесспорную его хозяйку. Раньше, я думаю, она чувствовала себя посторонней, поэтому я постоянно напоминала ей, что считаю ее своей сестрой.
Слуги изменились. Они все время шептались о чем-то и крестились, будто защищаясь от злого глаза. Я знала, что они боялись моей мачехи, Марии. Иногда мне казалось, что даже отец немного боялся ее.
Я не могла подавить в себе возмущения. Во-первых, я не хотела видеть кого-то на месте мамы; во-вторых, я считала, что это произошло слишком быстро: только три месяца, как умерла мама, а отец уже женился, а тот факт, что Мария до этого жила в замке, был отвратителен.
Отец и раньше почти не замечал меня — его любимцем был Коннелл — ему не нужны были девочки, по крайней мере, в качестве дочерей. А после моего возвращения он старался не попадаться мне на глаза, словно мое присутствие смущало его: он знал, как мы с мамой любили друг друга.
Сначала Сенара заважничала, но скоро это прекратилось. Наша дружба оказалась слишком крепкой, чтобы что-нибудь могло поколебать ее. То, что ее мать заняла место моей, могло бы привести к разрыву, но только не между нами.
Отец нанял учителя, чтобы давать нам уроки, потому что раньше это делала мама. И он уже поселился в замке — некий господин Эллер. Ему, наверное, было не более сорока пяти Лет. Был он строгий, серьезный, и даже Коннелл вынужден был быть внимательным, хотя ненавидел уроки и в двенадцать лет считал, что уже вырос для этого.
Дженнет почти не изменилась, только чуть постарела. Я думаю, смерть мамы явилась для нее большим ударом. Она была только на год младше моей бабушки, и я знала, что она относилась к маме, как к своей дочери. Она ходила, что-то бормоча про себя, затаив неприязнь к моей мачехе, но боялась это показать.
Очень многие боялись Марии. Это было оттого, что она появилась в замке в ночь Хэллоуина — время для ведьм! То, что она отличалась от других людей, было ясно. Она никогда не сердилась, но если ей что-то не нравилось, в ее глазах появлялся странный блеск, который был так же странен, как открытое и громкое недовольство отца. Все изменилось. Замок казался полным теней, слуги боялись, когда наступала темнота. Дженнет, раньше такая говорливая, довольная жизнью, уже была другой, на ее лице было постоянное выражение замешательства. Однажды она не выдержала и заплакала.
