Элейн Барбьери - Плененные любовью
Подошел к концу второй месяц, и у Аманды снова начались женские недомогания. На этот раз ей было не до торжества, испытанного при первом доказательстве своей победы. Нет, она по-прежнему содрогалась при одной мысли о ребенке от Роберта. Но она очень боялась, что Роберт снова придет в бешенство, узнав об очередном поражении.
И Аманда до последнего молчала о своих месячных. Вот уже настало время готовить ужин из тех немногих скудных запасов, что еще оставались в избушке. Она постаралась вести себя спокойно. Однако ночь подступала все ближе, и Роберт так или иначе должен был все узнать. Аманда не спеша накормила Джонатана и уложила его спать. Судя по нараставшему нетерпению в глазах Роберта, он вот-вот предложит ей сделать то же. Молчать дольше было нельзя, и она произнесла как можно более непринужденно, старательно избегая смотреть Роберту в глаза:
— Знаешь, у меня начались месячные.
В избушке повисла такая напряженная тишина, что даже дрова в очаге, похоже, перестали трещать. Наконец Аманда набралась храбрости и посмотрела на Роберта — оказывается, он так и застыл на месте, не донеся трубку до рта. И тогда у нее на глазах его лицо медленно исказилось от тяжелейшей душевной муки. Швырнув трубку на пол, он мгновенно оказался рядом с Амандой и схватил ее за плечи.
— И ты готова плясать от радости, верно, Аманда? — Он говорил глухо, уткнувшись лицом ей в макушку. — Целый месяц я старался убедить себя, что поверил в искренность твоих ласк, хотя знал, что все это притворство, вызванное страхом. — Он прижал ее к себе так, что она чуть не задохнулась и стала дышать часто-часто, а сам продолжал сдавленно, прерывисто, сотрясаясь от избытка чувств: — Сейчас ты снова выиграла, но ведь за этим месяцем последует еще один, и еще… И мы не ступим отсюда ни шагу, пока у тебя под сердцем не зашевелится мой ребенок и пока я не буду уверен, что владею тобой до конца.
На миг отстранившись, Роберт подхватил ее легкое тело и отнес в постель. Осторожно уложил Аманду и принялся раздевать неловкими, дрожащими руками. Обнажились пышные белоснежные груди, и Роберт задержался на секунду, чтобы покрыть их жадными, жгучими поцелуями. А затем он снова принялся раздевать ее, и Аманда испуганно охнула:
— Роберт, ты ведь знаешь, что сегодня нельзя. У меня месячные.
Однако он не обращал внимания на ее слова, пока не раздел совсем. После чего поспешил освободиться от одежды сам, забрался в кровать и привычно прижался к ней всем телом. Аманда была в отчаянии; она чувствовала, как его переполняет желание, несмотря на то что близость сегодня была невозможна. И с огромным облегчением услышала его шепот:
— Нет, Аманда, я не трону тебя. Я просто хочу, чтобы ты была рядом и я видел, что ты принадлежишь мне, только мне. — Он поколебался и все же сказал — тихо, ласково: — Я так люблю тебя, Аманда. И рано или поздно ты тоже полюбишь меня. Вот увидишь.
Незаметно подкрался рассвет, и начался новый день в том глухом лесу, что удерживал Аманду с сыном куда надежнее чугунных решеток. Роберт был верен своему слову и с молчаливым упорством стал готовиться к зимовке: коптил мясо, сушил ягоды, собирал орехи, не надеясь особо на помощь Аманды, которая открыто возражала против его намерений. И страсть Роберта ничуть не ослабела. Напротив, его приставания становились все более частыми, и выносить их было все тяжелее. А Роберту все казалось мало — он был готов без конца любоваться Амандой, прикасаться к ней и ласкать в самых интимных местах. Однако стоило попытаться избавиться от его назойливых рук — в карих глазах зажигалась еще более сильная страсть, и он буквально набрасывался на Аманду, чтобы лишний раз утвердиться в своем господстве над дивным телом. Наконец ей так надоедала эта бесконечная возня, что она попросту возвращалась к прерванной работе, стараясь делать вид, что не замечает ею рук и торжествующего, пылающего взгляда.
Как ни странно, но за время своего вынужденного сожительства с Робертом Аманда почти не изменилась внешне, и ничто не говорило о ее бесконечных муках, кроме равнодушного, неподвижного взгляда. Окончательно иссякли былые ревность и тепло, и лишь любовь к ребенку горела в сердце. Она не смела больше думать о Чингу — считала себя оскверненной настолько, что не была достойна даже вспоминать о том чистом, чуть ли не святом чувстве, что существовало когда-то между ними. Ее душу покинула призрачная надежда на свободу. Как долго ей еще удастся противостоять упрямству Роберта и не забеременеть? Пока он трудился впустую — но ведь ясно же, что без конца это продолжаться не может. Все внутри у нее было разрушено, уничтожено, убито, а отчаяние и безнадежность так велики, что от прежней живой и милой Аманды оставалась лишь пустая — пусть и по-прежнему прекрасная — бездушная оболочка.
Яркий, солнечный рассвет не принес особого тепла — ведь даже чудесные деньки в октябре уже слишком коротки и прохладны. К концу этого месяца пришло очередное свидетельство того, что Аманда все еще не успела забеременеть. Роберт встретил эту новость с угрюмым упрямством — видимо, утешался тем, что грядет долгая зима, а значит, и длинные, темные ночи. При мысли об этом Аманде делалось дурно, и она старалась держаться, думая только о сыне. Он, Джонатан, краснокожий темноглазый малыш, был единственной нитью, связывавшей ее с жизнью, омраченной бесконечным позором и унижением.
Аманда поспешила собрать свежевыстиранные пеленки и вынесла их наружу, надеясь высушить побыстрее на солнце. Роберт с самого утра ушел на охоту. По мере приближения зимы с ее долгими ночами, когда Аманда лишится возможности хоть ненадолго оставаться в избушке одной, в душе неуклонно нарастал липкий, мертвящий страх. Не желая портить нечастые минуты уединения, Аманда постаралась заглушить в себе эти мысли и сосредоточилась исключительно на мокрых пеленках и ласковом тепле осеннего солнышка.
Как ужасно эта осень не походила на предыдущую! На несколько коротких мгновений Аманда поддалась слабости и вспомнила прошлый октябрь с его открытиями, с полученными ею первыми уроками любви… Чингу! Даже теперь, когда Аманда считала, что в ее душе не оставалось места для нормального чувства, ей становилось больно от утраты. Она зажмурилась, представив ласковый, чуткий взгляд угольно-черных глаз, сверкавших на мужественном, бронзово-красном лице, и широкую, открытую улыбку, предназначенную только ей одной. Не в силах больше выдержать эту пытку и чувствуя, что может умереть от тоски, Аманда приказала себе выбросить из головы Чингу и думать исключительно о том, чем сейчас занимается.
Она так преуспела в этом намерении, что даже не обратила внимания, как зашелестели за спиной кусты, пока глубокий, звучный голос не окликнул ее еле слышно:
