Анастасия Туманова - Не забывай меня, любимый!
– Танька, принеси воды! Симка, где солома? Кто на двор за ней побежал?! Симка, где ты там?! Оля, позови Симку с соломой! Катя, половики тащи! Танька, да живее же у меня! Дэвлалэ, да что, кроме меня, умерли все в этом доме?! Живо, живо, девки же простынут!
В мгновение ока нутро печи было выстелено чистой соломой, поверх неё положили половики, и раскрасневшаяся от жара Ирина, вытирая лицо краем платка, скомандовала:
– Девочка, лезь туда быстрей!
– Ой… – растерялась Мери. – Ой, я боюсь…
– Глупая, первый раз, что ли? – Ирина улыбнулась, подошла к ней вплотную. – А чья ты будешь, чяёри? Уж прости, не припомню. Каких ты? Наших, смолякоскирэн?
– Я ракли… – созналась Мери, но Ирина не услышала слов девушки, потому что в это время распахнулась дверь, и Сенькин голос бодро спросил с порога:
– Эй, жива тут Меришка моя?
– А-а-а-а, бессовестный!!! – немедленно поднялся такой ураганный вой, что у Мери заложило уши.
Вспомнив о том, что она в одной мокрой, облепившей грудь рубашке, девушка – откуда силы взялись? – резво подхватилась с лавки и бросилась к печи. Две молодые цыганки ретиво загораживали её; остальные орущей, негодующей толпой накинулись на Сеньку, которого тут же снесло за порог.
– Проваливай! Совсем стыд потерял! Иди в баню, грейся! Ишь, чего вздумал, проклятый, кнута на тебя нет! – гремело ему вслед вперемешку с бранью и хохотом.
А Мери уже геройски лезла в дышащее жаром нутро печи, подталкиваемая Ириной и её невестками.
– Только заслонкой не закрывайте… Ой… Темно будет, ой, я боюсь…
– Это ничего! Это хорошо! Закрывай глаза и спи! Или просто лежи, брильянтовая, из тебя враз вся болесть выйдет! Тебе до косточек, до поджилочек сейчас прогреться надо, вот как!
– А Дина! Где Дина?! Ей нельзя в печь, она после тифа, её нужно…
– Не беспокойся! – заслонка захлопнулась, и Мери оказалась в кромешной горячей тьме.
Сколько времени она провела в печном поду, как после выбиралась оттуда – сама, или кто-то тащил её, – как дошла до постели, девушка, как ни старалась, не могла потом вспомнить. В памяти остались лишь кажущаяся прохладной после печи шероховатая, пахнущая летними травами поверхность перины, угол зелёной, в горошек подушки, деревянная бревенчатая стена у самого лица, холодная женская ладонь на лбу, ласковые пальцы, касающиеся её волос, приглушённый голос: «Поспи, чяёри, поспи, милая, отдохни, умница…» Мери лежала с закрытыми глазами, чувствуя себя, как разваренная в борще картофелина, понимая, что не сумеет пошевелиться, даже если наступит конец света, разморённая, усталая и счастливая оттого, что больше не надо никуда рваться, ни за кем следить, никого спасать, а можно только спать, спать, спать… Вскоре до неё донёсся взрыв радостных ахов и воплей, топот ног, устремившихся на улицу, – это подъехал и вкатился в распахнутые ворота табор. Затем раздались горестные причитания, сразу же заглушённые отчаянным плачем хозяйки дома: Ирине рассказали о смерти её единственного брата в Москве. Потом цыгане повалили в дом, весь сразу наполнившийся женскими озабоченными голосами, стуком посуды, детским рёвом и криками, но этого Мери уже не слышала: она спала мёртвым, чугунным сном. И не проснулась даже тогда, когда рядом с ней положили полубесчувственную Дину.
Мери очнулась от чуть слышного шороха рядом. Испуганно открыв глаза в темноте, она удивилась тишине вокруг и поняла, что сейчас глухая ночь. В чёрном квадрате окна блестела голубоватая, морозная луна, её слабый свет дрожал на стене у самого лица Мери. Рядом слышалось хриплое, неровное дыхание Дины.
У другой стены кто-то осторожно возился, пристраивая свечной огарок на стол и отгораживая его от спящих огромным чайником. Затем послышался чей-то горький, придушенный всхлип. И – ласковый, чуть укоризненный шёпот Насти:
– Иринка, девочка, ну, не убивайся же так, милая… Всем нам горе большое, а вам так больше всех. Дашка моя тоже до сих пор вон на дворе воет, чтоб детей не перебудить… И бабы там вместе с ней, как собаки на луну, уже всех гаджэн в округе всполошили… Может, и ты к ней пойдёшь?
– Не… не пойду… Я тогда до утра уняться не смогу… Прости, я сейчас, сейчас… – Невидимая в темноте Ирина отошла к стене, послышался звук зачерпываемой из ведра воды. – Как же это было, тётя Настя?
– Ну вот, в десятый раз рассказывать?! – шёпотом вскинулась Настя. – Пожалей уж сердце-то моё, мне ведь Яшка тоже не чужой был! А на моих глазах его эти звери… Кабы не Сенька наш…
– А цыгане говорили, это Мардо всех гаджэн положил…
– Сенька вперёд со своим ножом успел. Если б не он – и Динка бы рядом с отцом легла. Видишь, до чего дошло – уже цыгане людей убивают! Бедная девочка, дэвлалэ, бедная девочка… На её глазах отца застрелили! Сама под пистолем стояла! Боже мой, боже мой, как вспомню – душа разрывается! В её-то годы такое вытерпеть… Что с людьми делается, что на свете творится… В тифу месяц пролежала, мы из-за неё и уехать не могли, всем стадом под Рославлем застряли… Спасибо Меришке, выходила.
– Чья она, эта кудрявушка? – ещё всхлипывая, спросила Ирина. – Она говорила, да я не услышала, как раз девки разорались что-то…
Из темноты явственно послышался Настин смешок:
– Угадай – чья?
Заинтересованная Ирина принялась добросовестно перечислять все цыганские семьи, к которым, по её расчётам, «кудрявушка» могла иметь отношение. Мери, глядя на то, как Настя важно качает головой, лежала уткнувшись в угол подушки и изо всех сил старалась не хихикать.
– Ну, всё, не могу, не знаю! – наконец сдалась Ирина. – Не из наших, что ли, взяли? Так ведь девочка, немужняя! Скажи, ну скажи – чья она?!
– Ракли, – усмехнувшись, ответила Настя, и Ирина, забывшись, громко ахнула.
– Что ты, глупая, перебудишь!.. – испуганно схватила её за руку Настя, и обе цыганки перешли на едва слышный шёпот.
Теперь до Мери доносились лишь обрывки фраз:
– Сенька из-под вагона вытащил… К Динке в больничку прорвалась… волосы ей не дала срезать… Три недели с ней убивалась, не спала, не ела… В табор свинью притащила… За Динкой в реку – бух! Наши только рты пооткрывали!
– Дэвла-дэвла-дэвла… – изумлённо протянула Ирина, когда Настя триумфально умолкла. – И кто бы только подумать мог… Говоришь – княжна?
– Самая что ни на есть! – перекрестилась Настя. – И знаешь чья дочь?
– Чья?!
Настя сказала несколько слов совсем неслышным шёпотом, и Мери услышала только изумлённый вздох Ирины:
– А ведь не похожа на неё совсем… Анька белая была… Бог ты мой! Гришке-то сказать, аль нет?
– Как хочешь. Отчего не сказать-то?.. – Настя помолчала. – Дивлюсь я на эту девочку. Два месяца уж в таборе и хоть бы словом пожаловалась, хоть бы заплакала! На части рвётся, как невестка молодая, всё помогать суётся, гадать и то подхватывается с нашими идти…
