Анн Голон - Анжелика. Война в кружевах
Он тихо выругался, и Анжелика опять не сдержала смех. Вдруг Филипп наклонился, чтобы поцеловать эту нежную, трепещущую шею.
— Вы так красивы, так женственны! — прошептал он. — А я — всего лишь неловкий солдафон.
— Филипп!
Анжелика удивленно взглянула на мужа.
— Какая глупость! Вы злой, жестокий, грубый. Но неловкий? Нет. Такой упрек никогда не пришел бы мне на ум. К несчастью, вы не дали мне возможности познать вас как мужчину, любящего свою избранницу и стремящегося ей угодить.
— Такой упрек я не раз слышал от прекрасных дам. Мне кажется, что я разочаровывал их. По их словам, любовник, одаренный красотой и совершенством Аполлона, должен быть богом… и в постели.
Анжелика засмеялась еще звонче, опьяненная сладким безумием, которое, казалось, упало на них, как падает с ясного неба охотничий ястреб. Всего несколько секунд тому назад они спорили, но теперь его пальцы с нетерпением рвали ее корсаж.
— Осторожно, Филипп, прошу вас, чуть нежнее. Вы же не собираетесь разорвать в клочки этот жемчужный пластрон, который обошелся мне в две тысячи экю? Можно подумать, вы никогда в жизни не раздевали женщин.
— Еще чего! Достаточно задрать юбку…
Она приложила пальцы к его губам.
— Не начинайте все сначала, не становитесь грубым, вы ничего не знаете о любви, вы никогда не испытывали счастья.
— Так ведите меня за собой, прекрасная дама. Научите меня, чего ждут женщины от любовника, прекрасного, как бог.
В его голосе слышалась горечь. Анжелика обвила его шею руками. Ее ноги подкашивались, и тогда он поддержал ее и нежно опустил на мягкий, пушистый ковер.
— Филипп, Филипп, — прошептала она. — Вы думаете, что сейчас подходящие время и место для такого урока?
— Почему бы и нет?
— На ковре?
— Конечно, на ковре. Солдафоном я был, солдафоном и останусь. Если у меня нет права овладеть собственной женой в моем собственном доме, тогда я отказываюсь изучать Карту страны Нежности.
— А если кто-нибудь войдет?
— Какая разница! Я вас хочу именно сейчас. Я чувствую, какая вы пылкая, волнующая, доступная. Ваши глаза сверкают, как звезды, ваши губы влажны…
Он любовался ее лицом, мрамором щек, окрасившимся розовым румянцем.
— Давайте, маленькая кузина, поиграем, и сделаем это лучше, чем в дни нашей юности…
Анжелика издала что-то вроде короткого победного крика и протянула руки. Она была больше не в состоянии ни сопротивляться, ни подавлять мутившее разум желание. Именно она привлекла мужа к себе.
— Только не торопитесь, мой прекрасный любовник, — шептала она. — Дайте мне время побыть счастливой.
Охваченный страстью, Филипп сжал жену в объятиях и овладел ею. Его переполняло ранее неизведанное чувство, которое впервые заставило его быть внимательным к женщине. Он с изумлением увидел, что зеленые глаза Анжелики, жестокости которых он так опасался, понемногу затягиваются мечтательной пеленой. Она забыла о вечной тревоге; в уголках рта больше не прятался вызов, который он так часто там читал. Ее приоткрытые губы слегка дрожали, подчиняясь его напору. Она больше не была врагом. Она доверяла ему. Новые чувства придали Филиппу отваги, и он ощутил наплыв непривычной для себя нежности, вдруг осознав, что Анжелика влечет его за собой загадочными, неизведанными путями. Вместе с потоком сладострастия в нем крепла надежда. Скоро пробьет упоительный час единения, как уже пробил час, когда он заставил трепетать этот тонкий инструмент очаровательной женственности, который так долго не желал ему подчиняться. Сложная задача, требующая терпения и искусства. Он призвал на помощь все свое мастерство и свою мужественность, он приближался к добыче, которая не собиралась бежать. Он думал, что она его унизила и что он до боли ненавидит ее. Но глядя на Анжелику, Филипп почувствовал, как под натиском незнакомого чувства его сердце тает. Куда исчезла гордячка, которая пренебрегала им?
Эта женщина вдруг показалась ему испуганным раненым существом, которое доверилось его рукам и порой нерешительно просило пощады.
То трепещущая, то сходящая с ума от сладкого изнеможения, она машинальным движением перекатывала голову из стороны в сторону, и ее волосы рассыпались по ковру золотистым покрывалом. Казалось, какая-то частичка ее отделилась от тела и вот-вот достигнет того укромного неземного уголка, где два существа остаются наедине со своим наслаждением.
Внезапно ее тело сотрясла долгая дрожь, и Филипп понял, что приближается момент, когда он станет ее полноправным властелином. Каждая последующая секунда усиливала его воодушевление, наполняя неведомым ранее чувством победы, давая небывалую силу, осознание того, что вознаграждение уже рядом. Он вышел победителем из трудного турнира, и приз достался ему нелегкой ценой, но в итоге, благодаря своему усердию и стойкости, он выиграл. Он понял, что больше не должен ждать свою возлюбленную. Она выгнулась в его руках, подобно живому луку. Такая желанная, Анжелика достигла высшей точки наслаждения и теперь стала воплощением ожидания, тревоги и счастья.
Наконец она подчинилась ему, и он почувствовал тайный ответ этого прекрасного тела, которое сумел пробудить и наполнить блаженством. И тогда он тоже отдался страсти. Филипп понял, чего именно ему не хватало всю жизнь — блаженной благодарности этого покорного и любящего тела, которое постепенно расслаблялось, пока она с тихим вздохом возвращалась к действительности.
— Филипп!
Он прижался к жене. Спрятал лицо у нее на груди, и по мере того как строгие очертания старинной гостиной отеля дю Плесси все больше напоминали о реальной жизни, его молчание все сильнее беспокоило Анжелику. Слишком короткие мгновения забытья. Она не смела поверить в собственный исступленный восторг, в то опьянение, после которого она вся дрожала и была слабой до слез.
— Филипп!
Она не решалась сказать, насколько признательна ему за терпение и нежность.
Быть может, она разочаровала его?
— Филипп!
Он приподнял голову. Его лицо оставалось загадочно-непроницаемым, но Анжелика не могла ошибиться. На губах мужа играла едва заметная улыбка, и тогда она дотронулась до светлых усов, на которых блестели капли пота.
— Мой старший кузен…
Естественно, случилось то, что должно было случиться. В комнату вошел лакей, а за ним два посетителя: господин де Лувуа и его отец, противный старик Мишель Ле Телье. Старик выронил лорнет. Лувуа стал пунцовым. Потрясенные, посетители спешно ретировались.
На следующий день Лувуа пересказал пикантную историю всему королевскому двору.
— Средь бела дня! Да еще с мужем!
Как любовники и поклонники прекрасной маркизы переживут подобное оскорбление? Муж! Домашний соперник?! Сладострастие в стенах собственного дома!..
Мадам де Шуази возмущенно повторяла, проходя по версальским галереям:
— Средь бела дня!.. Средь бела дня!
Во время утреннего туалета короля все только и судачили об этом инциденте.
— Государь веселился меньше, чем можно было бы ожидать, — заметил Пегилен.
Он не единственный догадался о скрытой досаде Его Величества.
— Все, что касается вашей персоны, ему небезразлично, — объясняла Анжелике мадам де Севинье. — Его Величество от чистого сердца хотел помирить вас со вспыльчивым супругом. Но маркизу не следовало столь рьяно доказывать свою преданность королю. Мессир дю Плесси оказался слишком усерден, стремясь удовлетворить прихоть государя. Если он не поймет, что некоторые приказы не требуют чересчур ревностного исполнения, то может впасть в немилость.
— Остерегайтесь Общества Святого Причастия, моя дорогая, — зло усмехнулась Атенаис. — Ваше поведение может их разозлить.
Вспыхнув, Анжелика попыталась защищаться:
— Не вижу причины, по которой мной должно заинтересоваться Общество Святого Причастия. Почему я не могу принимать знаки внимания своего мужа под крышей собственного дома?
Атенаис фыркнула, прикрывшись веером.
— Средь бела дня, на ковре! Это верх распутства, дорогая! Такое прощается только любовникам.
Филипп, безразличный как к дружеским шуткам, так и к сарказму — а может быть, он и не знал о них, — ходил с гордо поднятой головой. Людовик был с ним довольно суров; казалось, маркиз и этого не замечал. В круговерти последних грандиозных праздников, которые король давал перед началом летней кампании, Анжелике никак не удавалось поговорить с мужем.
Странное дело: Филипп снова стал отстраненно-ледяным, и когда жена оказалась рядом на балу, заговорил с ней высокомерным тоном. Анжелика даже начала думать, что те сладостные минуты, воспоминания о которых она бережно хранила в глубине своей памяти, как хранят распустившуюся розу с пурпурными лепестками, были всего лишь прекрасной иллюзией. Жестокость высшего света стремилась уничтожить нежный цветок, хотя он едва расцвел. Но Филипп был типичным представителем этого мира, грубого и злого. Анжелика не знала, что он находился в плену сложных, необычных для него чувств, испытывая муки гордости и одновременно приступы панического страха, который она ему внушала. Он не чувствовал в себе сил укротить жену, подчинить ее себе, не прибегая к ненависти. Он боялся, что, если возведенная им стена равнодушия рухнет, он попадет в рабство. А ведь он поклялся, что никогда не позволит женщине одержать верх над собой. Но именно это происходило, стоило Филиппу представить себе улыбку Анжелики, ее взгляд. Маршал дю Плесси чувствовал себя уязвимым подростком. В его душе пробудилась былая застенчивость. Изуродованный распутной жизнью, которая принесла ему больше разочарования, чем удовольствия, он никак не мог поверить в необычайную гармонию, возникшую во время физической близости с одним из тех ненавистных и презренных существ, которыми он считал женщин. Должен ли он признаться себе, что именно это и называют любовью? Или это всего лишь мираж? Страх перед новым разочарованием терзал его сердце. Он повторял себе, что, если оно наступит, он умрет от досады и горя. Уж лучше цинизм и насилие!
