Дора Моссанен - Куртизанка
Мы высадились в Южной Африке прошлой ночью, перед рассветом, после более чем пятнадцатидневного путешествия. Моя основная задача заключалась в том, чтобы медленно и всецело подчинить месье Жан-Поля Дюбуа соблазнительному действию моих духов. А его единственное намерение состояло в том, чтобы убедить меня разделить с ним его каюту. Я отказалась. Оказавшись в спальне, в которой господствовали удушающие запахи и мрачные цвета, я не могла заснуть. Сейчас я брожу по комнатам, стараясь мысленно сплести нить своих воспоминаний, чтобы выбраться из этих катакомб и склепов.
В большой спальне над массивным камином висит огромный портрет, приковывающий к себе внимание. Молодой человек с меланхолическим выражением лица, бездонными зрачками и выпяченными губами с недовольством взирает на меня сверху вниз. Сходство его с месье Жан-Полем Дюбуа несомненно. Должно быть, это его сын, сосед Кира по комнате в Сорбонне, юноша, потерявший руку на дуэли.
Но на картине у него была рука.
«Месье Жан-Поль Дюбуа презирает уродства и увечья, — поведал мне Кир, когда мы с ним в первый и, как оказалось, последний раз встречали Новый год в Персии. — Навруз — праздник весны, символизирует торжество света над тьмой. Обними меня крепче, моя любимая жена, я не смогу покончить со своим прошлым и забыть его, пока мы не пройдем по нему вместе».
Что главное он доверил ненадежной памяти? А о чем умолчал? Глаза мои наполняются слезами при воспоминании о той ночи, когда с выложенных голубой плиткой минаретов звучал призыв к молитве. Я прижимаюсь грудью к полке над камином под портретом и умоляю Кира ниспослать мне еще один знак. Почему он забыл меня сейчас, когда я нуждаюсь в нем более всего? Может быть, он обвиняет меня в том, что я с подозрением отнеслась к его другу Мердаду? А как я могу доверять ему, когда все улики свидетельствуют против него? А может быть, Кир сердит на меня за то, что я приехала в Намакваленд? Но у нас с месье Жан-Полем Дюбуа раздельные спальни. Я пытаюсь подавить нарастающий запах желания — гладкий, как янтарь, золотистый и сладкий, как мед, и еще яростный и неудержимый.
— Вы плохо спали! — звучат у меня за спиной громоподобные раскаты голоса месье Жан-Поля Дюбуа.
От неожиданности я вздрагиваю и отступаю от портрета его сына. Вытирая глаза, я стараюсь найти нужные слова.
— Нет, вовсе нет. Напротив, я спала очень хорошо. А вы?
Он высовывает свой змеиный язык, чтобы лизнуть меня в мочку уха.
— Я спал мало. И плохо.
Я поворачиваюсь к нему лицом, обнимаю его за шею, и мои поры превращаются в крохотные пульверизаторы, извергающие на него аромат валерианы. Поверх его плеча я вижу именную табличку, которая приковывает мое внимание: СПАЛЬНЯ ПЕРСИДСКИХ МОНАХИНЬ. Табличку окружают портреты монахинь с лицами чистыми и свежими, как роса, с губами блестящими, как натертые воском яблоки, и с четками чувственными и порочными, как жемчужины.
Я в комнате Кира.
Эти подрамники, холсты и образы делили с ним то же пространство. Я жестом указываю на табличку.
— Вы даете имена всем своим комнатам?
— Нет! В этой комнате живет мой сын, когда приезжает сюда. Его друзья иногда проводят здесь ночь или две. Вы ведь тоже когда-то жили в Персии? В таком случае вы должны оценить аналогию между обычаями и чадрой.
Я склоняю голову набок, что должно означать знак вопроса.
— Вуаль, как вам известно, должна скрывать женщину от всех мужчин, за исключением ее мужа. Обычай тоже укрывает монахиню от остальных мужчин, не исключая, хвала Господу, ее супруга.
— Я не доверяю монахиням, они так любят прятаться за своими обычаями, — парирую я, высвобождая свое запястье от его хватки. — Собственно говоря, я не доверяю и женщинам, которые носят чадру, если на то пошло.
— Вы являете собой исключительное morceau d'art[53], — говорит он, и ноздри его гневно раздуваются. — Загадочное и возбуждающее одновременно. Сегодня ночью вы должны прийти ко мне.
Ощущая гнев и ярость Кира в комнате, в своей груди, в аромате моих духов, орошающих месье Жан-Поля Дюбуа, я шепчу:
— Я еще не готова, топ cher. Может быть, завтрашней ночью.
Он с трудом отрывается от меня или от моего чувственного запаха зрелой женщины и встряхивает головой, словно заставляя свои мозги вернуться на привычное для них место. Веко, подобно шторе или ставню, закрывает черный провал одного его глаза.
— Да, да, доставьте мне удовольствие. Даже если это не так, я предпочитаю думать, что первым открыл вас, открыл до того, как на вас набросятся охотники за приданым, — чистую, нетронутую, открытую, — совсем как Намакваленд. Можете не спешить. Промедление — вот самый мощный возбудитель.
Глава сорок четвертая
Намибия, слуга Жан-Поля Дюбуа, существо с тихим голосом, глазами испуганного оленя и кожей цвета топленого молока, испытывает передо мной священный ужас Он мямлит что-то себе под нос, одновременно теребя пальцами свой засаленный передник.
— Я прошу позволения спросить у мадам, натурального ли цвета ее волосы.
— Ты думаешь, что я ношу парик?
— Да, мадам. Никто не рождается с волосами такого цвета. Должно быть, он редко покидает поместье или же никогда не видел рыжеволосых женщин. Я наклоняю голову, чтобы он мог потрогать мои локоны.
— Клянусь, я родилась с такими волосами.
Он молча пожимает плечами, смиряясь с тем, что я веду себя не так, как подобает истинной леди. Затем он медленно гладит рукой прядь моих волос.
Спустя мгновение я мягко замечаю ему:
— Я проголодалась.
— Да, мадам Симона, да. Я сейчас же накрою стол.
— В этом нет необходимости. Я сама приду на кухню. Там будет намного теплее, я уверена.
Мы с ним проходим по бесчисленным лестницам и коридорам, мимо гостиных и пахнущих сыростью проходов, которые напоминают подземные ходы. Одна я ни за что не отыскала бы дорогу обратно. Тем не менее я нахожу в себе силы, чтобы остановиться и полюбоваться шедеврами, которые обожает моя бабушка: «Лола из Валенсии» Мане, «Нагая женщина на диване» Делакруа. Вскоре «Женщины Алжира в своих покоях» за десять миллионов франков присоединятся к этой коллекции.
Намибия снимает четыре портрета с крючьев и уносит их в соседнюю комнату.
— Хозяин любит, когда его женщины меняются местами.
По спине у меня ползет холодок. Месье Жан-Поль Дюбуа не просто одержимый. Он — одержимый коллекционер. Отсутствие у него интереса к женщинам, должно быть, объясняется тем, что он не имеет возможности держать их в заточении. Неужели я попала в его дом только для того, чтобы превратиться в очередное objet d'art, произведение искусства, которым он рассчитывает владеть вечно?
