Вера Рочестер - Месть еврея
Рауль горячо поблагодарил его за приглашение н вскоре по приезде явился в хорошенькую виллу, занимаемую полковником в окрестностях Парижа. Хозяйка дома радушно приняла его, и князь так хорошо почувствовал себя в обществе своих новых друзей, что сделался почти их каждодневным посетителем. Пророческий сои, заставивший его предпринять это путешествие, казался ему прямым указанием матери. Он ревностно изучал философию спиритизма, и его восторженная, впечатлительная душа все более и более проникалась ее высокими основами.
Однажды полковник встретил Рауля особенно радостно.
— Князь,— сказал он таинственно,— вас ожидает приятный сюрприз. Я представлю вас моей дочери Бар- тон, которая приехала к нам месяца на два. Она —• одна из тех особых существ, которые передают нам загробные голоса, словом, она замечательный медиум. Так что после чая у нас будет спиритический сеанс, и, может быть, ваша мать вступит в общение с вами.
Немного спустя приехала молодая чета, и глаза Рауля с жадностью и любопытством устремились на мадам Бартон. Это была молодая красивая женщина, худощавая, бледная, с тонкими пальцами и большими глазами, блестевшими странным огнем. Лихорадочное нетерпение князя было таково, что он ни до чего не прикоснулся за столом, но как только встали из-за стола, полковник сказал, смеясь, дочери:
— Надо пожалеть нашего молодого гостя. Пойдем и вызовем наших невидимых друзей.
Все общество перешло в будуар мадам Буассе, и полковник выдвинул на середину комнаты стол, положил на него несколько листов бумаги, принес крошечный столик еще, в одном из ножек которого был вставлен карандаш. Мадам Бартон села вместе с другими за стол и положила на него руку.
— Теперь, друзья мои,— сказал полковник,— дайте друг другу руки, помолимся мысленно, чтобы придать больше силы появившемуся духу.
Через несколько минут молчания столик начал двигаться. и карандаш написал имя Густава.
— Это мой покойный сын,— сказал хозяин дома, самый близкий дух медиума.— Скажи нам, милый Густав, присутствует ли здесь дух княгини Орохай и желает ли она вступить в общение.
Быстро на бумаге были написаны следующие слова: «Нет надобности составлять цепь, пусть князь подержит свою руку минут пять возле руки сестры».
Рауль повиновался и, когда назначенный срок прошел, карандаш стал писать: «Дух княгини Орохай здесь и готов отвечать своему сыну».
Нервная дрожь охватила Рауля. В голове его роилось столько мыслей, что он не мог сформулировать вопрос. И столик тотчас написал другим почерком:
«Молитесь все, чтобы Рауль успокоился, хаос его мыслей мешает мне писать».
Призвав всю силу своей воли, князь сосредоточился в своей молитве и потом в волнении проговорил:
— Дорогая матушка, если это ты говоришь со мной, то для удовлетворения укажи мне какое-нибудь обстоятельство, известное лишь нам двоим.
— Слушайте,— сказал минуту спустя полковник, вынимая листок,— вот что написал дух: «Рауль, дитя мое, это я. Вспомни признание, которое ты сделал мне в то утро, когда я тебе рассказала о явлении твоего отца. Чтобы убедить тебя в моем присутствии, я напишу тебе здесь слова известной тебе записки».
Далее последовало содержание таинственного послания отца Рауля. Рауль никому не поверял рассказа своей матери. Лишь вскользь и не сообщая подробностей, говорил он полковнику о видении княгини. Ошеломленный, он с лихорадочным волнением снял с шеи цепочку и старый медальон. Он хорошо знал смысл записки, но никогда не обращал внимания на построение фраз, а теперь, когда он сравнивал эти две записки, то они оказались вполне схожими. Слезы брызнули из глаз Рауля. Наклонясь к столу, он прижал карандаш к своим губам.
— Матушка, прости, что я еще хочу в некотором роде испытать тебя, но рассудок отказывается понимать это чудо, уничтожающее смерть. Можешь ли ты и хочешь ли ответить мне на один мой мысленный вопрос?
Едва успел он подумать свой вопрос, как карандаш уже писал: «Валерия невиновна в преступлении, в котором ты ее подозреваешь, и я благословляю тебя, чтобы ты исполнил обещание, данное мне перед смертью. Бог дарует мне милость говорить с тобой, руководить тобой, давать тебе советы, и я вполне этим счастлива». Смертельная бледность покрыла лицо Рауля. Он никогда не произносил имени Валерии, клятву его не слышал никто, кроме его матери. Широко раскрыв глаза, всматривался он в прочитанные им строчки.
— Мать моя,— прошептал он, наконец, дрожащим голосом,— если ты любишь меня как любила, ответь мне на последний вопрос, и я буду счастлив сознанием, что ты опять со мной и что я приобрел непоколебимое убежище. Скажи имя моего ребенка, твое девичье имя и день моего рождения.
— Амедей, Одилия, графиня фон-Эберштейн и 22 июля 18...— быстро написал карандаш.
Этот ответ произвел потрясающее действие. С глухим вздохом, почти без чувств Рауль откинулся на спинку стула. Все встали в испуге, принесли воды. Вскоре князь пришел в себя, но полковник объявил сеанс оконченным.
С этого дня новая жизнь началась для Рауля. Жизнь земная и загробная осветились для него новым светом, а советы матери успокаивали его истерзанную, взволнованную душу. Он готов был целыми днями беседовать с дорогой отошедшей матерью и беспрестанно просил мадам Бартон брать в руки карандаш. Воспоминания о Валерии преследовали князя как упрек.
— Должен ли я примириться с ней? — спросил он однажды у матери.
— Да. но еще не настал надежный момент, прежде всего изучай спиритуализм и укрепляйся в добре.
— Не могу ли я, по крайней мере, написать ей? Мысль о том, что я был несправедлив к ней, тяготит меня.
«Конечно, можешь, напиши, но я повторяю только, что это слишком рано, но я счастлива, что вера в мои слова пересилила твои подозрения, что ты первый дружелюбно протянешь Валерии руку».
Рауль был слишком молод и нетерпелив, чтобы откладывать свои намерения; и к тому же чарующий образ жены снова приобрел власть над сердцем князя. На следующий день он написал Валерии, умоляя простить его оскорбление, и присовокупил, что, как бы не казалась она виновата, он хочет верить ее слову и потому во имя ребенка и будущего его счастья просит примирения.
С нетерпением он ждал ответа, но ответа не было.
— Не умерла ли она? — спросил он у матери.
— «Нет, но смертельно оскорблена»,— отвечал дух.
Спустя месяц он не вытерпел и написал еще раз, почти требуя ему тотчас же ответить.
Прошло еще две недели в напрасном ожидании, и Рауль уже подумывал о поездке в Пешт, как вдруг однажды утром среди полученных писем увидел один конверт, надписанный хорошо знакомым почерком. Вся его кровь прилила к сердцу, дрожащей рукой он разорвал конверт и прочел следующее:
