Жюльетта Бенцони - Язон четырех морей
– Уверяю вас, нет! – на этот раз вполне искренне сказала Марианна, теперь буквально умиравшая от желания узнать дальнейшее… – У меня будет достаточно времени потом, чтобы выспаться. Расскажите…
– Больше ничего, дитя мое! Это длинная история, и… я тоже хочу спать. Я совершила ошибку, затронув эту тему, но не пытайтесь меня убедить, что вы не знали, как после рождения князя Коррадо, вашего супруга, его отец, дон Уголино, убил его мать…
И так же беззвучно, как один из тех призраков, в которых она, похоже, тоже верила, Элеонора Кроуфорд покинула комнату и осторожно закрыла дверь, оставив Марианну в полном замешательстве и без малейшего желания спать. Она все меньше и меньше понимала эту женщину. Для чего было затевать такой странный разговор, если она не собиралась объясниться до конца? Если она хотела этим отвлечь внимание Марианны от печальных забот, вызванных судьбой Язона, то это едва ли ей удалось, ибо никакая история, самая захватывающая, не могла избавить молодую женщину от тоски по любимому. Как можно думать о проклятии над женщинами ее фамилии и забыть о том, кого она любит? И какая связь между убийством донны Адрианы, матери Коррадо, и странной участью, постигшей князя?
Отныне неспособный обрести покой, ее возбужденный разум снова и снова обращался к этому вопросу, не находя удовлетворительного ответа. Это преступление, казалось, подтверждало версию, что дон Коррадо был просто уродом. Однако услужливая память воссоздавала строгую и мощную фигуру ночного всадника, отвергая эту мысль. Тогда, значит, его лицо было отвратительным? Но не убивают же женщину из-за лица, даже ужасного, ребенка! Убивают из-за жестокости, из ревности, в ярости, наконец. Ребенок оказался удивительно похожим на другого мужчину? Но Марианна вообще не верила в сходство маленьких детей, у которых даже при небольшом воображении можно найти общие черты с кем угодно. И затем, в таком случае почему такая замкнутая жизнь, для чего маска? Из желания навсегда предупредить малейшее подозрение, могущее очернить память матери, которую князь не мог помнить, ибо никогда не видел? Нет, это невозможно…
Когда около четырех часов стал заниматься день, Марианна, сидя в кресле перед открытым окном, еще не сомкнула глаз, так и не найдя ответа на свои вопросы. У нее разболелась голова, и она чувствовала себя смертельно усталой. Она с трудом встала и выглянула наружу. Всюду царило спокойствие. Только слышалось первое пение птиц, и маленькие крылатые силуэты перелетали с ветки на ветку, не заставив шелохнуться ни один листик. По розово-оранжевому небу потянулись золотые дорожки, предвещая близкий восход солнца. С улицы донесся стук окованных железом колес повозки по камням мостовой, сопровождавший унылые призывы торговца древесным углем. Затем с противоположного берега Сены раздался пушечный выстрел, как раз в тот момент, когда выглянуло солнце, и одновременно зазвонили первые колокола в церквах, призывая к утренней молитве.
Возбуждающий шум, который продлится все утро, возвещал добрым гражданам Парижа, что их Императору исполнился сегодня сорок один год, что это праздничный день и надо вести себя соответственно.
Но для Марианны он не был желанным праздником, и, чтобы избавиться от проявления всеобщей радости, которое мало-помалу давало о себе знать в столице, она тщательно закрыла окна, задернула занавеси и, изнемогая от усталости, одетая, упала на кровать и уснула мертвым сном.
Свидание Марианны с Аркадиусом вечером 15 августа, в то время как везде в публичных местах плясали и пили за здоровье Наполеона, носило почти трагический характер. С лицом, запечатлевшим усталость многих бессонных ночей, проведенных в блужданиях, повсюду, где он надеялся найти какие-нибудь признаки пребывания лорда Кранмера, Жоливаль с горечью упрекал Марианну в том, что он назвал отсутствием доверия.
– Какая вам была необходимость возвращаться сюда? И для чего? Чтобы закопаться в этом доме вместе со старым безумцем, живущим только воспоминаниями о королеве, и этой интриганкой, которая носит траур по своему убитому любовнику и ушедшей бурной молодости? Чего вы боялись? Что я не сделаю все, что доступно человеческим силам? Тогда успокойтесь: я делаю это. Я ищу… исступленно. Я ищу следы миссис Аткинс, я блуждаю каждую ночь по Шайо или Темпльскому бульвару вокруг «Железного Человека» и «Спиленного Колоса». Я провожу там долгие часы, переодетый, надеясь встретить кого-либо из людей Фаншон или ее, собственной персоной. Но я напрасно стараюсь… Вы думаете, я нуждаюсь в этом дополнительном беспокойстве: за то, что здесь вы, под угрозой чьего-нибудь доноса?
Марианна позволила буре успокоиться. Она прекрасно понимала усталость и уныние ее друга и не обиделась на рожденный исключительно его привязанностью к ней гнев. Она робко проговорила:
– Не надо упрекать меня, Аркадиус! Я не могла больше оставаться там, безмятежно жить в то время, как вы боретесь тут, а Язон терпит бог знает какие…
– Тюрьма! – сухо оборвал ее Жоливаль. – Политическая тюрьма – это все-таки не каторга! И я знаю, что с ним обращаются хорошо.
– Я знала! Я знала все это или, по крайней мере, не сомневалась, но я сходила с ума! И когда князь сказал, что должен вернуться в Париж, я не смогла удержаться. Я упросила его взять меня с собой.
– Он совершил ошибку. Но женщины всегда добиваются того, чего хотят! Что вы теперь собираетесь делать? Слушать целые дни, как Кроуфорд восхваляет достоинства Марии-Антуанетты или рассказывает о позорных подробностях дела Колье или об ужасах Темпля и Консьержери? Если только вы не предпочтете услышать полное повествование о любовных приключениях его жены?
– Конечно, я буду слушать, чтобы понять кое-что, ибо она родилась в Лукке и, похоже, хорошо знает историю Сант’Анна, но я вернулась, друг мой, только чтобы иметь возможность узнавать новости по мере их поступления и чтобы принять то или иное решение, к которому они вынудят. По мнению господина де Талейрана, все идет плохо, и он скажет вам…
– Я знаю! Я недавно видел его. Он сказал мне, что попросит аудиенцию у Императора, чтобы попытаться пролить свет на эту темную историю. Но я боюсь, что это ему не удастся. Его положение в данный момент не из лучших.
– Почему же? Правда, он больше не министр, но остается вице-канцлером.
– Пышный титул, по существу, совершенно пустой! Я слышал, что разговоры о его финансовых затруднениях и о том, что их вызвало, дошли до слуха Наполеона… Наш князь более-менее замешан во франко-английских сделках Фуше – Уврара – Лабушера – Уэлсли. К этому добавился крах банка Симона, чья жена, бывшая девица Ланге, его давняя пассия, и где он потерял полтора миллиона… и особенно четыре миллиона из Гамбурга, которые внесли на его счет за то, что он помог им избежать аннексии. Так вот, если Наполеон осуществит свое намерение аннексировать Гамбург, Тайлерану придется вернуть деньги. Я не вижу, исходя из всего этого, как он может быть в милости!
