Жюльетта Бенцони - Маньчжурская принцесса
Довольная найденным компромиссом, Орхидея постаралась на время забыть о паре слишком внимательных, жаждущих глаз, чему немало способствовало то, что ожидало ее в холле гостиницы «Эксельсиор».
Увидев мощную фигуру Григория Каланчина, выходящего из-за гигантской аспидистры, молодая женщина вздрогнула и взглядом поискала какую-нибудь пальму в кадке, чтобы избежать встречи. Но, во-первых, пальмы не было, а во-вторых, спрятаться не представлялось возможным: русский преградил ей дорогу к эскалатору, и было бы смешно пятиться к центральной лестнице. Она решилась, отметив к тому же по твердости его шагов и спокойствию жестов, что Григорий явно еще ничего с утра не пил, и даже заговорила первой:
– Как, князь, вы еще здесь? – спросила она светским тоном. – Вас давно не было видно, и я решила, что вы уехали.
Он отвесил ей глубокий поклон. Орхидея заметила, что у него взгляд раненого спаниеля.
– Уехал? Нет! Я хотел бы, но это невозможно, пока Лидия не дала мне ответа.
– А вы ее не видели?
– Да... Нет, не видел, но пойдемте... Пойдемте пить со мной чай. Тяжело говорить, переминаясь с ноги на ногу возле эскалатора.
– Вы хотите со мной поговорить?
– Да. Я нуждаюсь... в понимании, дружеском участии.
Он выглядел таким несчастным, что Орхидея, которой все равно нечего было делать, решила уделить ему несколько минут. А удовольствие от выпитой чашки чая поможет пережить его откровения.
Как и подобает отелю, на чьих меню, открытках, этикетках и вообще на рекламе красуется английская корона, в «Эксельсиоре» чайная церемония была возведена в ранг ритуала, и гостиная, где его пили, с прилегающей террасой, защищенные от яркого солнца зеленью и белыми шторами, были одними из самых роскошных в отеле. И в гостиной, и на террасе было многолюдно, там царила атмосфера спокойствия и хорошего тона, напоминая чем-то лондонские клубы. Разговоры всегда велись шепотом, и только легкое позвякивание серебра и фарфора выдавало иногда присутствие официантов, обслуживающих многочисленных клиентов. В воздухе пахло крепким чаем, хорошим марочным вином, апельсиновым мармеладом, табачным дымом и сигаретами.
Появление «женщины в белом» и ее импозантного спутника не прошло незамеченным. Метрдотель, пытающийся скрыть под маской уважения легкую тревогу по поводу появления знатного, но шумного клиента, провел их к маленькому столику, стоящему в стороне, между двумя окнами, и скрытому от постоянных глаз жардиньеркой с экзотическими растениями, чему Орхидея, которую тяготила излишне чопорная атмосфера зала, несказанно обрадовалась. Что будет, если ее спутник вздумает плакать или декламировать дикие любовные вирши, пахнущие ветром степей и лошадиным навозом?
Она приготовилась к тому, что он закажет водки или шампанского, и облегченно вздохнула, когда он потребовал чай, причем такой, какой пьют в России, она же заказала то, что было по вкусу ей.
Новая неожиданность: Григорий не стал рассказывать о своих неприятностях. И даже когда на столике появились сандвичи, пирожки, чайный сервиз и самовар, он все еще хранил молчание. Великое горе всегда молчаливо. И только выпив огромное количество кипятка с черной, как чернила, заваркой и проглотив почти все то, что лежало на тарелках, Каланчин, наконец, вздохнул и отрывисто заговорил:
– Уехала!.. Моя Лидия!.. Уехала... с этим смешным маленьким итальянцем... Графом... Почему?
Глаза Каланчина вдруг влажно заблестели, и Орхидея, испугавшись, как бы вся выпитая князем жидкость не превратилась в поток слез, торопливо вступила в разговор.
– А вы задайте этот вопрос ей! Как получилось, что вы не отправились на ее поиски? Вы знаете, где она?
– В Сан-Ремо, – ответил он замогильным голосом.
– Тогда что вы делаете здесь? Вам бы надо быть там!
– Бесполезно! – Князь покачал рыжеватой шевелюрой. – Она уехала лишь на несколько дней. Скоро вернется, будет петь в театре «Казино». Я сначала задушу этого ничтожного графчишку, а потом уж буду разговаривать с ней.
– Восхитительная программа! – одобрила Орхидея, пытаясь сдержать душивший ее смех. – Однако я вас не понимаю. С одной стороны, вы кажетесь таким нетерпеливым, с другой, ждете ее возвращения. Вам тяжко?
– Да. Очень! Может быть... ожидание – это еще какая-то надежда. Вдруг я отправлюсь в Сан-Ремо, а Лидия откажется говорить со мной. Тогда остается либо достать пистолет, либо удавиться. Если я подожду... увижу ее одну... может, она поймет...
– Вы полагаете, вы простите ей этот каприз, и она поймет, как вы ее любите? А ведь вы ее действительно любите, не так ли?
Григорий ответил не сразу. Он взял с тарелки последний ломтик поджаренного хлеба, намазал его маслом, осторожно положил сверху веточки свежего эстрагона, затем проглотил все это. Потом посмотрел на свою спутницу таким несчастным взглядом, что ей тотчас расхотелось смеяться. Орхидея почувствовала, что в ней начинает просыпаться симпатия к этому выходцу из далекого мира, пылающему настоящей любовью к женщине, для которой чувства эти были лишь льстящей самолюбию интрижкой. Она достала из сумочки вышитый батистовый платочек и нежно вытерла слезы, грозящие затопить усы Каланчина. Он поймал ее руку и запечатлел на ней горячий поцелуй, потом глубоко вздохнул и признался:
– Сейчас я скажу вам великую истину, может, правда, очень глупую! Дорогой друг! Я должен был бы любить такую женщину, как вы!
– Никогда ни о чем не надо сожалеть! Судьба каждого из нас заранее предрешена, и, может быть, когда-нибудь вы будете счастливы с Лидией.
– В это трудно поверить. Проще раз и навсегда покончить. Лидия, смешной маленький итальянишка... и великий князь Григорий!
– Если вы опять заведете разговор на эту тему, я вас покину. Вы не должны этого делать ни в коем случае! Даже если она не захочет возвращаться к вам! Даже если она вас больше не любит! Вы разрушите ни за что свою жизнь. Вы молоды и встретите еще уйму красивых женщин. Пусть она живет, как знает, и маленький смешной граф тоже. Рано или поздно они все равно расстанутся.
Каланчин слушал ее, словно верующий, который увидел, что небеса разверзлись и перед ним предстал ангел, читающий нравоучительную молитву. Григорий выразил Орхидее свою горячую признательность, умоляя не оставлять его в эти трудные дни и, наконец, предложил ей поужинать с ним. Она отказалась, сославшись на усталость и желание поужинать в одиночестве в своем номере, но князь был так доволен, что нашел в ней дружеское участие, поэтому говорил убедительно и настойчиво, и Орхидея вынуждена была согласиться отужинать с ним на следующий вечер в казино.
Придя в больницу после обеда, Орхидея начала с того, что спросила, можно ли ее больному совершить вместе с ней прогулку. Она полагала, что гораздо безопаснее прогуляться вместе с Пьером по городу, чем беседовать с глазу на глаз в больничном саду и смотреть друг другу в глаза.
