Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Странно, но сегодня ей хотелось говорить о себе. О нем.
– Писатели всегда заняты, деточка, – тоном психиатра ответил Ломон. – А доктор Гавэ несказанно обрадовал меня, знаете чем? Тем, что ваши легкие в прекрасном состоянии. Он сам удивлен, но вы практически здоровы. Вы спросите про припадки слабости? Отвечу – прекращайте играть в больную, вот и все! Вы же, госпожа Лозински, обладаете талантом мимикрии, не правда ли?
Ида улыбнулась. Польщена.
– Теперь играйте в здоровую. В счастливое избавление. А посему – сегодня выдуем бутылочку розового шампанского! Как вы считаете?
После раннего ужина Ломон предложил прокатиться в синематограф – оказывается, неподалеку «Гомон» открыл новый кинотеатр.Французская фильма рассказывала о труппе мимов, которая колесила по стране, и по ходу дела Пьеро, точнее актер, избравший маску Пьеро, пытался разыскать потерянную возлюбленную. Лица всех персонажей были напудрены белым мелом, а потом пошел снег, и на крыше кибитки образовался сугроб.
Прелестное зрелище. Ничего подобного в России Ида не видела – там все гонятся за острым сюжетом, горячей мелодрамой. А здесь – сплошная меланхолия и пейзажи.
В темной зале было совсем немного зрителей, и, завернувшись в белый пушистый плед, Ида, смакуя каждый новый медленный кадр фильмы, чувствовала себя необыкновенно уютно.Ночью ей недоставало Рунича – она привыкла засыпать, растворяясь в его задумчивых прикосновениях, и, вскакивая иногда от отголоска старого кошмара, в полусне, завернувшись в плед, идти к нему в кабинет – и там спать на его жесткой кушетке, пока другой сонный сюжет не вытолкнет ее обратно в спальню.
Она решила поехать к нему, как только рассветет, проснется прислуга и будет найден шофер.
Она ворочалась всю ночь и проспала завтрак, а потом и ланч. Проснулась в четвертом часу и действительно почувствовала себя выздоровевшей. Впервые за долгие недели остро захотелось есть. Например, говяжью отбивную со сладкой горчицей!
А не съездить ли с Руничем в его таинственный Хуан-ле-Пин? Да не возьмет он ее с собой, это же совершенно очевидно! А по поводу очевидных вещей расстраиваться бессмысленно.
Господи, откуда же вдруг столько свежести в голове и во всем теле – неужели она действительно мимикрирует, как камбала? Говорят, если камбала проплывает над шахматной доской, то становится клетчатой. Вопрос – откуда на дне морском шахматная доска? И еще вопрос: играет она в здоровую или болезнь и правда отступила?
Срочно надеть все новое!
Ида открыла сундук, из которого за полтора месяца не вытащила и половины вещей. Платье из шелка с шерстью подойдет. Перевязать его шалью, как кушаком, – она слишком похудела, вторую шаль – на плечи.
На террасе как раз накрывают чай.
«Значит, здорова?» – звенел, то и дело переспрашивая, внутренний голос.
В гостиной на втором этаже она присела к старенькому фортепиано, крышка которого была гостеприимно открыта, и сыграла несколько победных аккордов – трам-пам-пам, да еще пам-пам.
Здорова!
Конечно, дело в ее влюбленности! Она гналась за любовью, которая тогда, давным-давно, от нее улизнула, и в этой гонке перебралась из больной оболочки Иды Верде в здоровое тело Зино Ведерниковой. Так ее зовет Рунич – мадемуазель Зино.
Рассыпалась в стаккато пьеска, которую она заучивала в гимназии.
Хлопнула деревянная крышка.
На террасе была съедена тысяча бутербродиков, выпито три чашки чая, любопытной англичанке рассказана история о том, что в России мадам Лозински «знаменитейшая актриса: хотите верьте, хотите нет! Мне приходится скрываться в Европе, потому что муж пытался убить меня во время киносъемок! Представляете?! Хорошо бы он сюда не примчался с пистолетом!»
Англичанка икала от восторга и не знала, что Ида заливалась хохотом в основном оттого, что почти все в ее болтовне было правдой, в то время как бледная жительница Альбиона была уверена, что «русская княгиня декларирует свои россказни, чтобы драпировать любовную авантюру».
Подошел учтивый гарсон. На подносе среди газет и журналов красовалось письмо, адресованное госпоже Иде Верде – Лозински. Письмо заказное.
Продолжая нагромождать новые подробности вранья, Ида разрезала конверт. Знакомая клинопись Андрея Гесса. Она встала с кресла и отошла к балконным перилам – чтобы остаться с листками наедине.
Гесс уже присылал ей сюда несколько писем. Небольшие зарисовки о том, что происходит на студии – на какую картину ушла работать гримерша, какого пола родился младенец у художника-постановщика, абзац безумных размышлений о грядущих звуковых фильмовых постановках, когда персонажи будут без умолку болтать друг с другом, – и прочее в том же духе.
Остроугольные буковки Гесса впились ей в глаза как иголки. Не очень верилось в то, что он пишет. Ида вгляделась в слова и даже посмотрела листок на просвет – будто предполагая, что между фальшивыми строчками проступят настоящие.
Итак: пока тут, в Сэнт-Буше, она мучается с ингаляциями, Лозинский доснимает фильму с дублершей! С дублершей!
Вот что, стараясь быть бесстрастным, описывает Гесс. «Решили попробовать на девице свет, чтобы заранее продумать и подготовить мизансцены для Вас, Ида. Проявили пленку, и Лозинский решил снять девицу на общих планах, потом на средних, а теперь поговаривает, не прооперировать ли ей нос, тогда можно будет снимать и крупные планы. У младенца художника глазки зеленого цвета апшеронского моря», – зачем-то в конце письма приписал он.
Ида скомкала листки. Луг, и гора, и хвойная роща вдруг показались ей нарисованными декорациями – слишком бесстрастные, безжизненные. Крикнуть рабочего сцены и заставить убрать!
Не мерзавец ли? Ах, Лекс-паникер! Так испугался ожогинских неустоек за простой, что нашел дублершу? А ей не написал ни слова? И какое комичное наблюдается размножение Иды или, с позволения сказать, исчезновение Иды – здесь, в Альпах, ее почти нет: она превратилась в Зино Ведерникову. А там, в Крыму, нарисовалась дублерша, которую прочат в двойники. Мило! Рунич повеселится, когда узнает!
Впрочем, посвящать ли его в студийные распри? Скорее нет, чем да. Лишь дать повод для иронии. Он, в сущности, и так считает ее фильмовую карьеру затянувшимся капризом.
Вдалеке белели заснеженные альпийские вершины – как сценический задник в оперной постановке.
Мысли клубились, обгоняя друг друга, а Ида обгоняла их, потому что уже видела себя в поезде, который везет ее в Россию. Или через Марсель на пароходе? Да, так, наверное, быстрее.
Едва сдерживая шаг, чтобы не побежать, она покинула террасу.
– Когда ближайший поезд на Марсель? Срочно телефонируйте на станцию, – бросила она портье.
