Кимберли Кейтс - Утренняя песня
– Я не хотел, чтобы ты увидел... догадался о правде. Деда не интересовали книги и учеба. Он хотел, чтобы я ездил верхом, стрелял и выпивал по три бутылки вина, да так, чтобы после этого не дрожали руки. Я не мог смотреть тебе в глаза, зная всю ту ложь, в которой жил.
– Поэтому ты пинал мою гордость и достоинство, пока между нами не произошел разрыв.
– Я думал, все будет проще, – сознался Остен. – Но это оказалось не так. И все же, пока меня не было, мне не приходилось опасаться, что ты будешь меня стыдиться. Не получив от тебя ни слова, я решил, что ты рад избавиться от меня.
– О, мой дорогой мальчик, как ты мог хотя бы на мгновение подумать...
– Я хотел, чтобы ты понял, как я сожалею обо всем, как мне тебя не хватает. Но не мог написать. Я попытался сделать это одним известным мне способом – сочинять музыку. Но моя музыка не передавала того, что творилось в моем сердце. Я хотел, чтобы музыка была совершенной.
Джозеф Данте подошел к сыну и взял его лицо в ладони.
– Помнишь, как за день до отъезда из Италии ты нашел птичье гнездо? Ты положил в него три гладких камушка и сказал, что это – пресс-папье.
– Оно всегда стояло на твоем столе.
– Оно и по сей день там. Ты подарил его мне, и я им очень дорожу. Иногда я думаю, что это был последний раз, когда я... – Голос отца дрогнул. – Ты получил земли, богатство и почести, когда мы приехали в Англию, твоя мать вновь обрела родной дом и любовь отца, а вот я... я потерял сына.
– Отец...
– Я не потерял его. Нет, просто отдал человеку, который ненавидел меня. Утешив себя тем, что делаю это для твоего же блага. Что он даст тебе то, что не смог дать я. Но это было мое заблуждение. Останься ты со мной, я бы понял, что ты страдаешь. Увидел бы в твоих глазах боль.
– Я не мог допустить, чтобы ты увидел это, отец. – Остен судорожно сглотнул, – Я любил тебя больше всех. И так нуждался в твоей любви!..
Джозеф Данте не сдержал слез и заключил сына в объятия.
– Ты – душа моего сердца. Я полюбил тебя в тот момент, когда твоя мать взяла меня за руку и я понял по ее глазам, что у нас будет ребенок. Мой сын. Думаю, ты нашел такую же любовь, сынок.
– Ханна изменила мою жизнь, отец. Вернула мне родных. Я собираюсь жениться на ней и стать отцом Пипу. Страшно подумать, что я мог ее потерять...
– Но она с тобой, и вы счастливы.
Ханна ходила по саду, восхищаясь голубизной неба, яркими цветами и тенями, в которых больше не было ни тайн, ни страхов.
Остен разговаривал с отцом уже больше часа, и когда она заглянула в глаза Джозефу Данте, то поняла, что все будет в порядке.
Лизи...
Она подняла глаза к небу, облака как будто цеплялись за ветви деревьев, ветер танцевал в листве. Господи, чего бы только она не отдала за возможность, лишь одну-единственную возможность сказать Лиззи, что сдержала слово. Пип в безопасности. Мейсон мертв.
Совсем еще юная, она заботилась о том, чтобы все было сделано, домашние были сыты и находились в безопасности, а ужин был оплачен. А потом увела Пипа и скиталась с ним.
Всю жизнь она убегала от собственной беспомощности, внутренней пустоты и одиночества. О любви и счастье даже не мечтала, пока не пришла в Рейвенскар.
– Ханна?
Она повернулась и увидела Остена. На лице его была радость. Следы муки и многолетних страданий ушли навсегда. Прощение. Ничего не может быть прекраснее.
– Я пытался найти тебя. Отец отсылает письмо моей матери и сестрам, чтобы они приехали в Рейвенскар как можно скорее. Я получил разрешение на брак, и мы можем пожениться, как только они приедут. Или ты хочешь, чтобы свадьба была более изысканной?
– Нет. Я хочу, чтобы свадьба была такой, как платье, которое ты мне подарил, – милой и простой. И чтобы и мои родные увидели, как я счастлива.
Остен улыбнулся и взял ее руки в свои.
– Вообще-то этот вопрос уже улажен.
– Что?
– Я попросил Симмонза написать твоим родным и послал им деньги на дорогу. Через неделю они будут в Рейвенскаре.
Ханна обняла этого чудесного, загадочного мужчину, который понимал самые тайные порывы ее сердца.
– Как мне тебя благодарить?
– Я хотел, чтобы наша свадьба была необыкновенной. И молю Бога, чтобы ты окончательно выздоровела. Должно быть, тебе тяжело думать, что твоя собственная мать помогла Буду найти тебя.
– Буд был мастером обмана. Мама никогда не могла с ним сравниться.
– Ты такое чудо, Ханна Грей, – ты умеешь прощать. И не помнишь зла. Ты с самого начала знала, как сильно я нуждался в том, чтобы примириться с родными и с самим собой.
Остен дотронулся до ее лица так, словно она была редчайшим сокровищем.
– Ты была права, Ханна. Насчет моего отца. Ему все равно, умею я читать или нет. Он даже считает, что причина, по которой я могу что-то изобретать, кроется в том, что мой ум не загроможден идеями других людей и не ограничен их правилами. Как ты думаешь, он прав?
– Вполне возможно! – Ханна улыбнулась. – Я полюбила твоего отца. Он так же великодушен, как и ты.
– Надеюсь. Он безумно любил мою мать, так же, как я тебя, Ханна. Вообще-то у меня есть для тебя кое-что, чтобы ты всегда помнила, как я люблю тебя. Подарок…
– О, Остен, ты уже так много мне подарил!
– Ты вернула мне родных, вернула мне жизнь. Подарила любовь. Подарила будущее.
Он достал из кармана свиток, перевязанный серебряной ленточкой.
Ханна смущенно посмотрела на него, развязала ленточку и развернула страницы.
– Но... но это музыка, которую я испортила! Бессмысленные каракули! – Она была ошеломлена и раздосадована.
Взгляд Остена проник ей в сердце.
– Ты не права. Я думал, что сочиняю это в подарок отцу, но теперь понял, что эта музыка у меня внутри. Это мечты, которые мы осуществим вместе.
Он дотронулся дрожащими пальцами до смятых страниц.
– Это самая прекрасная музыка, Ханна. Песня нашей любви.
Он заключил ее в объятия и нежно коснулся губами ее губ.
– Послушай, ангел мой, – прошептал Остен, – я слышу эту песню у себя в сердце.
