Элизабет Вернер - Сбежавший жених
– Гуго? Какая прелесть! Я буду звать тебя так!
– Я не позволю! – решительно заявил Гагенбах. – Меня назвали Петером в честь отца и деда, меня все так зовут, так же будет меня звать и моя будущая жена.
Леони робко, но ласково положила свою руку на руку жениха и с мольбой заглянула ему в глаза.
– Милый Гуго!.. Ты не согласен, что это звучит чудо как красиво? Нет? Ну, как хочешь, Гуго, я вполне покоряюсь твоему желанию, но Петер и Леони вовсе не сочетаются, это ты и сам должен понимать.
Гагенбах буркнул «нет», но довольно кротко; из ее уст имя Гуго показалось ему не таким уж плохим, но в то же время в его душе закралось опасение попасть в будущем под башмак жены, и он почувствовал необходимость раз и навсегда обезопасить себя от покушения на верховную власть.
– Нет, пусть будет Петер, – решил он. – Ты должна покориться, Леони.
– Я покорюсь во всем, – самым кротким тоном ответила Леони. – Вообще, я слабое и несамостоятельное существо, не имеющее собственной воли, за все время нашего брака ты не услышишь ни одного противоречия, милый Гуго, но неужели ты действительно откажешь мне в моей первой просьбе да еще в день обручения?
«Милого Гуго» даже в жар бросило от этого мягкого голоса и умоляющего взгляда:
– Ну, уж если это доставляет тебе такое удовольствие, пожалуй, зови меня так, но на пригласительных билетах будет напечатано…
– Леони Фридберг и доктор Гуго Гагенбах! Благодарю тебя от всего сердца за это доказательство любви ко мне!
Что оставалось делать бедному Петеру Гагенбаху? Он принял благодарность и прикрыл свое постыдное отступление тем, что поцеловал невесту.
Тем временем Дернбург принимал в кабинете доклады о делах на заводах – донесения служащих были малоутешительны. Прежде каждый из ряда вон выходящий случай заставал Дернбурга среди или во главе его рабочих, теперь же он избегал всякого сближения с ними, в последнее время он не заговаривал ни с одним из них, даже ни на кого не смотрел, хотя ежедневно бывал на заводах.
Погруженный в мрачные размышления, он стоял один у окна, при стуке отворившейся двери он медленно обернулся, предполагая, что пришел очередной посыльный с заводов, но вздрогнул и застыл на месте, глядя на вошедшего.
– Эгберт! – наконец воскликнул он.
Рунек запер за собой дверь и остановился у порога.
– Прошу прощения, – тихо произнес он, – в том, что я еще раз воспользовался своим прежним правом входить без доклада, я делаю это в последний раз.
Дернбург уже овладел собой и холодно произнес:
– Я действительно не ожидал снова видеть вас в Оденсберге. Что привело вас ко мне? Мне казалось, что нам не о чем больше говорить.
Рунек, конечно, должен был ожидать такого приема, но его глаза все-таки с упреком смотрели на говорившего.
– Господин Дернбург, вы были несправедливы, когда всю ответственность за беспорядки в день выборов отнесли на мой счет. Я был в городе…
– Знаю, с Ландсфельдом! Волнениями руководили из города.
Эгберт побледнел и быстро сделал шаг вперед.
– И этот упрек относится ко мне? Неужели вы верите, что я участвовал в этих оскорблениях или хотя бы в то, что я знал о них и не помешал им?
– Оставим это, – сказал Дернбург тем же холодным тоном. – Теперь мы только политические противники, в качестве таковых нам, конечно, придется иногда встречаться, но никаких других отношений между нами быть не может. Если вам действительно нужно сообщить мне что-либо, то я предпочел бы, чтобы это было сделано письменно, но раз вы здесь, прошу, говорите, что вам угодно от меня?
– Я не мог написать, – твердо возразил Рунек. – Если мой приход удивляет вас…
– Нисколько! Меня удивляет только то, что вы явились ко мне сюда, в мой кабинет, ваше место там, на заводах, среди ваших избирателей, которые теперь собираются повторить происшедшее в день выборов. Разве вы не намерены возглавить их, чтобы вести против меня? Я готов к нападению!
Эти слова глубоко ранили молодого человека.
– Зачем этот тон? – воскликнул он. – Излейте на меня весь свой гнев, я все снесу, но не говорите со мной так! Такого наказания я не заслужил.
– Наказания? Я думал, что ты выше моей мести, – с горечью сказал Дернбург, в самом деле оставляя насмешливый тон. – Что тебе надо здесь? Не хочешь ли ты предложить мне свою защиту против рабочих? Разумеется, они послушаются своего депутата. Благодарю, я один с ними справлюсь. Половина из них сожалеет, что поддержала забастовку, завтра они придут опять, но я не позволю им работать, если они безоговорочно не подчинятся и не отрекутся от своих коноводов.
– Господин Дернбург…
– Ты думаешь, они не посмеют сделать этого? Я тоже так думаю; вы еще крепко держите их в руках. Хорошо, в таком случае будет объявлена открытая война. Они сами вынудили меня пойти на крайние меры.
– Это страшные слова! – мрачно произнес Рунек.
– Я знаю. Не думаешь ли ты, что я не отдаю себе отчет в том, какие последствия будет иметь для десяти тысяч рабочих простой в течение нескольких недель, а может быть, и месяцев? Это путь к нищете и отчаянию, а я должен буду смотреть на это. Но вся ответственность падает на тебя и твоих приверженцев! Тридцать лет в Оденсберге царили мир и благословение Божье, и я сделал все, что может сделать человек для своих рабочих; вы внесли сюда раздор и ненависть. Вы посеяли драконовы зубы, посмотрим, как вам удастся управиться с жатвой.
Дернбург несколько раз прошелся по кабинету, а затем остановился перед молодым инженером, который молча стоял, мрачно опустив глаза, и спросил с горькой насмешкой:
– Ты испугался духов, которых сам же вызвал, и хотел бы теперь разыграть роль посредника? Ты последний человек, которому я дал бы на это право. Я и слышать не хочу о каком бы то ни было посредничестве; мой союз с Оденсбергом окончательно порван, отныне мы можем быть друг для друга только врагами.
– Я пришел не как посредник, – сказал Эгберт упавшим голосом, – и вообще мой приход вызван не этим. Меня привел тягостный долг. Речь идет о бароне Вильденроде, которому вы отдали руку Майи. К счастью, я узнал об этом вовремя, чтобы вмешаться…
– Ты протестуешь? – резко спросил Дернбург. – Было время, когда я принял бы во внимание твой протест, когда дорога к сердцу и руке Майи была открыта для тебя. Ты сам знаешь, что явилось препятствием к этому: ты принес в жертву своим убеждениям любовь и все остальное.
– Я никогда не любил Майи, – твердо возразил Рунек, – я всегда видел в ней только подругу детских игр, сестру Эриха, и не питал к ней иных чувств, кроме братских.
– В таком случае я и здесь ошибся, – медленно сказал Дернбург. – Но, если так, какое тебе дело до замужества моей дочери?
