Карен Робардс - Запретная любовь
– Мой ребенок?.. – с усилием выдохнула несчастная. Если он сейчас скажет ей о том, чего она так боится, ей не пережить этого, промелькнуло у Меган.
Граф молчал, и, казалось его молчание растянулось на долгие часы, хотя он лишь успел тяжко вздохнуть, перед тем как ответить:
– Мы потеряли его.
Джастин не знал, какими еще словами можно сообщить эту ужасную новость. К тому же он понимал, что никакие слова не помогут смягчить боль и горе, вызванные сообщением о потере долгожданного ребенка. Увидев, что жена еще больше побледнела – хотя это представлялось невозможным, – что ее глаза еще более расширились от ужаса, Джастин инстинктивно протянул руки, желая коснуться ее щеки. Но Меган отвернулась, и у графа стало совсем скверно на душе. Он бессильно уронил руку, так и не коснувшись щеки жены.
– Пожалуйста, уйди, – ледяным тоном проговорила она.
Джастин был готов к тому, что жена разгневается на него, но все же он очень тяжело переживал этот удар – слишком уж явно она оттолкнула его.
А как ему хотелось вымолить прощение, обнять ее, зарыться, как ребенок, лицом в ее грудь – и зарыдать! Но, увы… Чувствуя, что сердце разрывается от боли, Джастин повернулся и медленно вышел из комнаты, попросив Дженет занять его место у постели больной.
Горе плотным туманом окутало для Меган весь мир. Ей казалось, что она ничего не видит, ничего не слышит. Ничто на свете больше не имело для нее значения, она могла думать лишь о своей утрате. У нее возникло ощущение, что вместе с ребенком умерла частица ее души – никогда в жизни она так не горевала. Она знала, что ее муж тоже страдает, но не могла позвать его к себе, успокоить, предложить вместе переживать утрату. Все оставшиеся силы нужны были ей теперь для того, чтобы выжить.
В конце концов Дженет заставила Меган встать с постели и снова совершать ежедневные прогулки. Инстинктивно Меган избегала подходить к скалам, возле которых прежде так любила гулять. Теперь она стала ходить к повороту дороги, ведущей в город. Как-то раз ноги как бы сами собой занесли ее к небольшому кладбищу. Стоя у ограды, она смотрела на маленький могильный камень, под которым вечным сном покоился ее новорожденный сын. Меган не заплакала, но больше никогда не приходила сюда.
Дженет всегда сопровождала ее на прогулках, хотя и продолжала заниматься домашними делами. Меган никогда не оставляли одну даже ночью: в смежной с ее спальней комнате постоянно дежурили или Дженет или одна из служанок. Дверь туда всегда была открыта, так что Меган в любой момент могла обратиться к ним с какой-нибудь просьбой.
Был июнь, погода стояла прекрасная. Меган хотелось бы насладиться этими дивными днями, но она не могла не думать о крохотном тельце сына, лежащем в холодной темной могиле. Впрочем, и плакать не могла, но все ее существо восставало против алой судьбы, отнявшей у нее дитя. Об этом она с горечью размышляла ежечасно, ежеминутно.
Джастин остался в Виндсмере. Это могло бы удивить Меган, если бы она вообще была в состоянии чему-нибудь удивляться. Но пока муж являлся для нее лишь напоминанием об утрате. Меган избегала его, а когда они случайно встречались, то она даже не замечала, как он исхудал и осунулся. В ее сердце осталось лишь место для боли.
Чарльз временами куда-то ненадолго уезжал, но потом возвращался в Виндсмер. Меган не обращала внимания ни на его отъезды, ни на возвращения. Подносы с едой уносили из ее комнаты нетронутыми; и, если не считать ежедневных прогулок, она никуда не выходила из своих покоев.
Однажды ночью, через пять недель после смерти ребенка, Меган, как обычно, лежала без сна, глядя невидящим взглядом в полог кровати над ее головой. В последнее время она почти не спала и вертелась с боку на бок до тех пор, пока не наступало утро. И вдруг, впервые с той страшной ночи, ей пришло в голову, что она должна как-то изменить свою жизнь. Например, она могла встать, пройтись по комнатам, могла даже выйти на прогулку, если ей удастся проскользнуть мимо Дженет, спавшей в смежной комнате. Какое-то время Меган пребывала в раздумьях: что же ей все-таки предпринять? Мысль о том, что у нее есть выбор – лежать без движения или чем-то заняться, – привела ее в восторг. Совершив над собой усилие, она поднялась с постели. Осторожно, стараясь не шуметь, взяла с кровати халат, надела его и завязала поясок вокруг талии, которая стала почти такой же, как прежде. Вспомнив, что в последнее время она уже не могла затягивать пояс и лишь запахивала халат, Меган тут же начала горевать о ребенке и уже подумала было о том, что стоит, пожалуй, снова улечься в постель. Не пойдет же она, в конце концов, на прогулку ночью! Но какая-то неведомая сила заставила ее преодолеть себя. Нет, она пойдет! Этим поступком она, возможно, поможет себе справиться с горем.
Меган медленно и осторожно спускалась вниз – боялась разбудить кого-нибудь и вызвать тем самым неизбежные расспросы. Оказавшись внизу, она направилась к парадной двери. К ее удивлению, в нескольких подсвечниках еще горели свечи. Но, дойдя почти до самой двери, Меган поняла, почему в доме горит свет: еще не все легли спать. Она услышала голоса – мужские голоса – из розовой гостиной, находившейся слева от нее. Подкравшись на цыпочках к приоткрытой двери, Меган без труда узнала низкий голос Джастина. Она замерла на месте. Прислушалась.
Джастин говорил с Чарльзом. Судя по тому, что язык его слегка заплетался и слова не всегда можно было разобрать, Джастин изрядно выпил.
– Думаешь, я не говорил себе этого? – с горечью произнес граф.
Чарльз отвечал:
– Ты должен говорить это не мне, а Меган.
– Но как я могу?! – вскричал Джастин. – Она презирает меня, и у нее есть для этого все основания.
– Послушай, Джастин…
– Господи, Чарльз, я сам заварил всю эту кашу! – Теперь голос Джастина звучал глухо, словно он говорил, уткнувшись лицом в ладони. – Я так хотел ее, что не смог сдержаться! Как я ненавидел себя за свою несдержанность! Но всеми святыми клянусь, я не хотел этого! Она была такой милой, такой привлекательной! Я в жизни ничего так не желал, как ее! Но и она тоже тянулась ко мне, говорила, что любит меня! Теперь-то я понимаю: она просто восторгалась мной, как восторгаются девчонки взрослыми мужчинами. Но как бы там ни было, я воспользовался этим! Она была семнадцатилетней невинной Девочкой, моей воспитанницей, а я… я затащил ее в постель! Я во всем виноват! А бедняжка даже не знала, что я женат! Ты можешь себе такое представить? Оказывается, за все те годы, что мы с тобой навещали ее в разных пансионах, ни один из нас ни разу не упомянул имени моей жены! Вот тогда она и возненавидела меня – когда узнала про Алисию. Не могу сказать, что я виню ее за это… Нет, мне не может быть оправдания… Я разрушил ее жизнь, и я убил собственного ребенка…
