Сабрина Джеффрис - Не соблазняй повесу
Но мысль о том, что придется провести долгие часы в этом заброшенном и всеми забытом каменном мешке, снова и снова внушала Лукасу страх; сердце начинало биться учащенно, горло сдавливал спазм. Уинтер не мог представить, сколько времени еще пройдет до тех пор, когда они с Амелией начнут страдать от недостатка воздуха.
Однако воздух не казался застоявшимся. Заставив себя сосредоточиться хоть на чем-то, помимо ограниченности пространства, Лукас мало-помалу осознал, что чувствует, как откуда-то тянет свежим воздухом.
Внезапно он встал и, оставив Амелию, двинулся по периметру их помещения, ощупывая каждый участок стены снизу доверху. Обнаружив вделанную в камень железную решетку, сквозь которую в убежище проникал воздух, Лукас опустился на пол с чувством великого облегчения. Значит, они с Амелией могут не бояться, что задохнутся.
Однако облегчение почти тотчас обернулось еще одним опасением. Что, если им придется провести здесь недели без пищи и воды? Надо немедленно проверить механизм, выяснить, в порядке ли он, откроется ли вновь дверь.
Нет, пока еще рано.
– Они не могли уйти далеко, – прошептал он, чтобы хоть этим облегчить невыносимое давление темноты.
– Тише, мой милый, – еле слышно пробормотала Амелия. – Они могут тебя услышать.
Только тогда он сообразил, что произнес свои слова в полный голос, а не шепотом.
– Мне необходимо говорить, или я заору, – объяснил он, стараясь понизить голос. – Так что выбирай.
Проклятие, Лукас тотчас пожалел о своем признании: это убийственно, если Амелия поймет всю меру его слабости!
– У меня есть идея получше, прошептала она и, прижавшись к нему, стала его гладить, ласкать, целовать.
Провались все пропадом, Лукас отчаянно, неистово хотел лишь одного: раствориться в ее тепле, но сила желания, степень потребности в этой женщине пугали его больше, чем адская темнота их убежища. Если он поддастся этому влечению здесь, он уже никогда больше не сможет противостоять Амелии.
– Нет, – выдохнул он возле самых ее губ. – Я в порядке. Клянусь. Это пройдет. А мы должны соблюдать осторожность на тот случай, если...
– Если они найдут нас? Но ты весь дрожишь, и кожа у тебя влажная. Ты не продержишься и пяти минут, если не позволишь мне вывести твой разум из тьмы.
– Я могу справиться с этим, – сдавленно выговорил он.
Амелия дотянулась губами до его уха и прошептала:
– И я могу с этим справиться. Тебе ничего не надо делать. Дай мне лишь благоговейно почтить его. Благоговейно почтить? О чем она? Тут он почувствовал, что она расстегивает пуговицы его брюк, и понял. Или думал, что понял. Но, как всегда, оказалось, что он ровным счетом ничего не знает о своей жене, так как она, расстегнув его брюки и кальсоны, неожиданно опустилась на колени и поцеловала его плоть.
Боже милостивый! Уж этому-то он ее определенно не учил. Значит, либо она находилась, скажем, в весьма коротких отношениях с другим мужчиной до того, как легла в постель с ним, либо вычитала сведения о подобных штуках из дурацких рассказов о гаремах. Возможно, то было ее собственное представление о «благоговейном почитании», но если и так, то это просто сводило его с ума.
– Возьми его, – попросил он и тут же ругнул себя зато, что произнес это громко. Правда, он уже некоторое время не слышал шагов возле убежища, но это не значило, что шотландцы отошли достаточно далеко.
Язык Амелии двигался с такой милой неуверенностью и нежностью, что у Лукаса защемило сердце. Понимание того, что она делает такое для него... чтобы успокоить его, прогнать его страхи... О, это возбуждало не меньше, чем сами ласки. Он наклонился, поднял Амелию с колен и заключил в объятия.
– Лукас? – только и прошептала она, обняв его шею.
К черту самолюбие и мужскую гордость!
Лукас прижал Амелию к стене, поднял ее платье вместе с нижней юбкой, подхватил ее ноги под коленки, обвил ими себя за пояс и продвинул свою плоть в разрез ее панталон.
Амелия перехватила губами вырвавшийся у Лукаса стон и поцеловала его так, как никогда еще не целовала прежде, – с неистовой, ничем не сдерживаемой страстью. На губах и во рту у нее сохранился запах и привкус виски. Отдаваясь этому поцелую, Лукас вдруг почувствовал, как исчезают последние остатки его страха.
Когда наступила кульминация, к обоим пришло не передаваемое никакими словами чувство ликующего завершения.
Они стояли, тяжело дыша, целуя друг друга, соприкасаясь разгоряченными телами. В непроницаемом мраке обретенного ими убежища Лукас обнаружил, что мочки ушей Амелии необычайно чувствительны, что от легкого прикосновения его указательного пальца к внутренней стороне ее запястья пульс ее учащается и что ей, видимо, приятно, когда его колючие баки прижимаются к нежной коже ее шеи.
Амелия отвела прядь волос от его уха и прошептала:
– Я уже некоторое время ничего не слышу, а ты?
– И я. – Он прислушался, сосредоточившись на звуках, смысл которых может по-настоящему понять только бывалый солдат, – на таких ритмах природы, как ветер, птичье пение, шорохи земли. – Их нет поблизости, однако они еще не успели уйти далеко.
– Значит, мы пока не можем покинуть убежище, – пробормотала Амелия.
– Не можем до захода солнца.
Амелия довольно долго молчала; ее горячее дыхание согревало Лукасу грудь.
– А как мы узнаем, что солнце зашло?
– Я узнаю. Звуки изменятся. И понизится температура ветерка, который проникает сюда через решетку.
– Ах вот как! Я очень рада, что один из нас умеет замечать подобные вещи.
– Ты была бы немало удивлена, узнав, насколько многому можно научиться, когда находишься в подземной ловушке.
– Расскажи мне, – попросила Амелия. – Пожалуйста. Если только ты не думаешь, что... ну...
– Что это снова сведет меня с ума?
Лукас помолчал. Как ни странно, он больше не чувствует приближение опасной паники. Ему по-прежнему были неприятны закрытое пространство и темнота, но ветерок облегчал положение, а то, что он держал в объятиях Амелию, делало это положение почти сносным.
Почти.
Он соскользнул на пол, потянув Амелию за собой, уселся спиной к стене и усадил Амелию к себе на колени. Когда она прижалась щекой к его щеке, Лукас решился начать свой рассказ:
– Мой корабль был захвачен англичанами уже к концу войны. Я был взят в плен и отправлен в Дартмурскую тюрьму.
– В Девон? Это не так уж далеко оттуда, где живу я. Места отвратительные, что и говорить.
– Уж поверь мне, я это понял. Потому-то я и не был в Балтиморе, когда повесился мой отец. Родители мои знать не знали, что я попал в плен. Они не получили от меня ни одного моего письма. Отец сошел в могилу с убеждением, что я погиб.
