Патриция Кемден - Роковые поцелуи
Ахилл молча обругал Элеонору. Ее страсть, очевидно, проходила. Как еще объяснить то, что она играет в эту жестокую игру? Изучая ее настолько близко, насколько он мог, Ахилл по-прежнему не мог найти жестокости, которая должна была быть в ней. Ошибается ли он? Было ли это за стеной, которую он увидел в ее поразительных зеленых глазах?
Внешне Элеонора сидела спокойно. Единственным намеком на ее тревогу была рука на коленях, сжавшаяся в кулак. Может, это уязвимость, которую она прятала от него? Или только лед?
Элеонора, нахмурившись, повернулась к Ахиллу.
– Когда мы снова повернем на восток? Приближается еще одна гроза. Мы попадем в нее, если будем продолжать двигаться на юг.
– Мы не поедем на восток.
– Что? – бледнея, спросила Элеонора. – Я думала, что замок Д'Ажене находится прямо на востоке отсюда.
– Он, да.
– Но мы едем на юг.
– Мы, да.
– Прекрати отвечать, как чертов иезуит! Куда мы едем? Ты говорил, что мы направляемся к твоей матери.
– Да. Моя мать – настоятельница женского монастыря святых сестер, называемого монастырем Святой Валерии.
– Настоятельница!
Ахилл опустил ноги на пол и наклонился к Элеоноре.
– Да, мадам графиня, женщина, которую вы обвинили в связи с неверным, теперь монахиня. Вы хотите отказаться от своих слов? Мы можем вернуться в Дюпейре до того, как разразится гроза. Сознайся в этой лживой игре, Элеонора!
Рука на коленях Элеоноры задрожала.
– Я не могу, – прошептала она. – Это не ложь.
Ахилл отодвинулся.
– Ты очень хорошо играешь в эту бессердечную игру, – зло произнес он, ударив ногой по сиденью рядом с Элеонорой, и она подпрыгнула. – А я более чем хочу заставить тебя заплатить, когда ты проиграешь.
Несколько часов подряд они ехали на юг. Гроза захватила их, но кучер по-прежнему гнал лошадей с сумасшедшей скоростью. Элеонора сидела, уставившись в страницы книги де Сакса, как бы впитывая его, ее глаза блуждали по описаниям, как формировать боевые ряды, в то время как Ахилл молчал, погруженный в собственные черные мысли. Обдумывал ли он, как собирается заставить ее заплатить? Она поежилась. Возможно, в конце концов она попросит тетю Женевьеву рассказать все то, что говорят о нем.
Дождь усиливался. Тяжелые капли все чаще и чаще брызгами влетали в окно, и Элеонора отвязала кожаную занавеску. Стало темно, и она больше не могла читать.
Скоро они неслись по лужам, сопровождаемые прерывистым звуком постоянно гудящей воды, отбрасываемой под карету колесами. Элеонора думала о своем детстве в доме, расположенном высоко в горах в Венгрии. Европейцы называли мадьярские крепости орлиными гнездами, но для нее древние цитадели, построенные, чтобы противостоять гуннам, туркам и татарам, означали безопасность. Камни защищали от всех, кроме Бога… и дьявола.
«Гроза, гроза, – подумала Элеонора, – если бы только она ушла». Она почувствовала себя разбуженной ночным кошмаром, тревога детства перекрыла тревогу взрослой Элеоноры. Графиня потрясла головой, стараясь избавиться от наваждения. Дождь, ослепительная молния, гром. И сквозь все это она слышала маниакальный смех кучера.
Ахилл, казалось, вышел из погруженности в себя.
– Эрве наслаждается своей работой, – прокомментировал он.
– Наслаждается! – Сверкнула молния, через несколько секунд раздался раскат грома. Элеонора заморгала, не успев сдержаться. – Ахилл, это становится опасным. Наша карета с багажом отстает на час. Нет никого, кто бы…
Карета повернула. Элеонора схватилась за кожаный ремень. Вода полилась ручьями, и Эрве закричал от восторга.
– Твой кучер сумасшедший!
– Конечно! Какая польза от нормального кучера? Он будет останавливаться перед каждым препятствием.
Снова молния и гром, на этот раз почти одновременно. Элеоноре удалось сохранить внешнее спокойствие, но внутри у нее все сжалось. Она ненавидела свой страх перед грозой, она ненавидела себя.
«Думай о доме», – сказала она себе. В голове у Элеоноры издевательски хихикал голос: «Думай об этом». Элеонора раздраженно заворчала и бросила книгу в спинку сиденья Ахилла.
– Ты – сумасшедший, я – сумасшедшая. – Она потерла руками лицо. – Почему я здесь? Скажи мне, что это ночной кошмар. Святой Стефан, как я могла быть такой дурой?
– Элеонора…
– Что? Не «мадам графиня»? – Она сжала руки в кулаки перед собой. – Мадам идиотка будет лучше!
Снова сверкнула слепящая молния: Гром. Смех. Элеонора закрыла уши руками и наклонилась вперед.
– Боже, я ненавижу грозу, – закричала она.
– Элеонора! – Ее спину обняла рука. – Элеонора, послушай меня. До реки здесь нет места, где можно остановиться. Элеонора, ты слышишь меня? Мы должны переправиться через реку, прежде чем сможем… – Гром прервал Ахилла.
– Заставь его прекратить смеяться! Заставь его… Да, да, я слышу тебя! – Элеонора отодвинулась от Ахилла, крепко обнимая себя. – Я слышу тебя! Я слышу тебя! Перевези нас через реку.
Ахилл постучал в окошко кучеру. Тот открыл его и посмотрел с сумасшедшей улыбкой. Капли дождя стучали по нему, колотили по его кожаной шляпе.
– Да, месье? – закричал он. Его изрядно кустистые брови, казалось, двигались независимо друг от друга. – Вы хотите, чтобы я ехал быстрее? – Элеонора не могла поверить, как этот человек мог быть переполнен радостным весельем.
– Перестань хихикать, Эрве.
– Это лошади, месье. Счастье, счастье – они не были так счастливы с тех пор, как вылетели из Парижа! Но я скажу им. Не знаю, послушают ли они, но я скажу им. – Окошко захлопнулось.
– Скоро мы будем у реки, – сообщил Ахилл, поворачиваясь к Элеоноре. Он остался сидеть рядом с ней, хотя она во мраке кареты не видела его глаз. – Покончим с этим, Элеонора.
– Ты покончишь с этим, – бросила она. – Забудь, что ты видел этот рисунок. – Страницы альбома с набросками его матери остались у нее в голове. – Хотела бы я, Боже, чтобы могла…
– Хотел бы я, Боже, чтобы пришли твои братья, – резко продолжил Ахилл. – Что они за мужчины, если послали женщину отомстить за себя?
– Они из тех, кто воюет. А это месть всей нашей семьи. Мы, мадьяры, бьемся, когда нас обижают, Ахилл. Последние сто пятьдесят лет мы воевали с турками, а когда мы не воюем с ними – воюем с королем. Тридцать лет назад Йозеф, эрцгерцог Австрийский, был королем Венгрии. Принц Ракоци и пол-Венгрии поднялись, чтобы бросить ему вызов. Моему мужу было двенадцать. Он один уцелел из своей семьи. Мы согласны, чтобы нами правили. Но мы сражаемся, когда должны.
Ахилл наклонился к ней:
– Так поступаем и мы, ублюдки.
Элеонора посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Как много она должна рассказать ему? Она снова и снова задавала себе этот вопрос на протяжении долгих часов, проведенных в карете. Если она расскажет ему все о планах своей семьи, его злость обратится в ненависть и презрение. Он был опасным человеком, но лишь мысль о презрении остановила ее, презрение к ней, презрение в его глазах, которое она не смогла бы вынести.
