Порабощенные сердца - Хилл Эдит

— О человеке с большим основанием можно судить по его врагам, а не по тем, кого он зовет друзьями. От имени Цезаря Веспасиана, императора Рима, я имею честь приветствовать тебя, Церрикс, Верховный король воинов Молота.

Церрикс на мгновение был удивлен, что к нему обратились на родном языке. Потом вспомнил, что рассказывал ему центурион. По крови этот наместник был не римлянин, а галл.

Довольный тем, что сможет разговаривать с ним без посредников, он охотно улыбнулся в ответ.

— Я не менее польщен знакомством с новым наместником Рима. С тех пор как я впервые услышал твое имя и узнал о твоем плане от того торговца-пикта много месяцев назад, ты заинтересовал меня. Теперь я могу удовлетворить свое любопытство и узнать человека, который, обладая полномочиями начать войну, имея под командой десятки тысяч солдат, предпочел мирный план. Я хочу узнать его мотивы.

— Тогда между нами есть нечто общее, король Церрикс. Ты столь же интересовал меня, и я также думал о тебе. Действительно ли этот король настолько мудр и бескорыстен, чтобы понять — в случае войны у его народа нет будущего? Или у него есть другие мотивы?

— Мой мотив — благополучие моего народа. А какой твой, наместник римского императора?

— Логика. Война — это расточение людских и материальных ресурсов и удовлетворение жажды славы немногих. С другой стороны, мир несет благосостояние, способное обеспечить пищей всю страну. И в этом есть высшее и непреходящее величие.

Церрикс громко рассмеялся и посмотрел на смуглого молчаливого человека, стоящего рядом с Агриколой.

— Ты был прав, мой друг. Он действительно достойный противник. Теперь я отчасти понимаю твою непоколебимую веру в него. Но, кажется, ты говорил, что он не жаждет славы.

Понимая, что в присутствии начальника центурион не будет говорить свободно, он вновь обратился к Агриколе:

— Твое честолюбие, конечно, велико, однако оно несколько умеряется твоей искренностью. Я тебе верю и, что важнее, может быть, буду доверять. Разбивай лагерь, наместник. Ветви перемирия останутся висеть на наших воротах. Ты и центурион, воспользуйтесь сегодня вечером моим гостеприимством, и мы сделаем первые шаги на пути к твоему высшему и непреходящему величию!

К закату был разбит укрепленный лагерь. На дне долины появились шестьдесят палаток.

С деревянной тростью в руках Гален обходил южную границу лагеря под предлогом осмотра укреплений — глубоких канав и валов, обложенных дерном и утыканных острыми кольями.

Отсюда он не мог видеть ее хижины, но тонкая струйка дыма, поднимающаяся над деревьями, говорила о том, что Рика там. Он почему-то был уверен, что она не искала прибежища в крепости, и ощущение ее близости вызывало в нем одновременно чувство покоя и беспомощности.

Два дня назад, перехватив Агриколу и соединившись со своим легионом, он так же легко вернулся к армейской жизни, как надел военную форму. Днем постоянные заботы, обязанности и ответственность, лежащая на человеке его должности, отвлекали от раздумий и воспоминаний. По ночам мысли и картины почти трехмесячной жизни здесь вновь приходили к нему. Иногда он почти чувствовал ее присутствие рядом с собой или слышал знакомый голос. Он говорил себе, что это все лишь жажда удовольствий, однажды испытанных и ныне ушедших. Со временем это пройдет. Он был солдатом, армия была его домом. Но все же…

— Центурион Мавриций.

Звук своего имени вернул Галена к действительности. Он обернулся и увидел приближающегося к нему младшего офицера из ставки Агриколы.

Человек остановился и отдал честь.

— Наместник желает видеть тебя в своей палатке. Следуй, пожалуйста, за мной, господин.

Гален коротким кивком подтвердил, что понял приказ, и прогнал приступ раздражения. Зачем ему сопровождающий? Каждый римский военный лагерь, состоящий из кожаных палаток или построенный из камня и дерева, имел один и тот же вид: четверо ворот, две пересекающихся улицы и штаб в центре — в данном случае палатка Агриколы. Однако чтобы успокоить немного нервничающего адъютанта, он молча последовал за ним.

По земляной дорожке, уже плотно утоптанной сандалиями четырехсот восьмидесяти солдат, они прошли мимо рядов палаток, настолько идеально поставленных, что при всем желании нельзя было найти ни одной выступающей за линию.

Палатка Агриколы отличалась от других только местонахождением. Посланный за Галеном просунул голову внутрь и доложил о прибытии. Потом пригласил Галена войти.

Гален раздвинул кожаные полы, заменяющие дверь и, наклонив голову, вошел внутрь. Он не успел выпрямиться и, следуя правилам, снять шлем, как на него налетел клубок из разноцветной одежды и светлых волос.

— Гален! — Дафидд обхватил его руками и прижался. — Я говорил Рике! Я говорил Рике, что ты вернешься! Я был прав. Я знал, что будет так. Просто был уверен!

— Дафидд. — От нахлынувших чувств у него перехватило горло, и он смог выдавить только имя. Сердце, казалось, перевернулось под пластинами доспехов.

— Гм!

Легкий кашель, раздавшийся из другого конца палатки, вернул его к действительности. Почувствовав, откуда исходит угроза, Гален осторожно освободился из объятий ребенка и поставил его сбоку, слегка позади себя, загородив от взгляда человека, сидевшего за столом в дальнем углу. Он отдал честь, легко стукнув костяшками правого кулака по груди.

— Прошу прощения, наместник.

Хотя Агрикола был известен почти полным отсутствием чувства юмора, на его губах появилась легкая усмешка.

— Успокойся, центурион. В конце концов, данные тебе инструкции включали попытку приобрести у этих людей какое-то доверие. Надо было показать им, что римляне не какие-то демоны с длинными хвостами и светящимися в темноте красными глазами. Мне кажется, по крайней мере в этом смысле, — он указал пальцем на мальчика, — ты выполнил свое задание исключительно хорошо. Однако… — взгляд из-под густых бровей вновь обратился к нему, — у тебя были и другие задания. И успешное выполнение главной цели твоей миссии не кажется столь очевидным. — Теперь он посмотрел на Галена сурово. — По заверениям императора, да и моим тоже, человек, так хорошо проявивший себя на полях битв в Иудее, добьется своего при любой ситуации. Тем более результаты этого задания кажутся неожиданными и неприятными.

— Боюсь, я поставлен в невыгодное положение. Если наместник будет так любезен объяснить…

Он прервался на середине фразы, так как Агрикола поднял руку и жестом приказал ему замолчать. Как бы вспомнив о присутствии Дафидда, он опустил взгляд на него и приглашающе махнул рукой.

— Подойди, мальчик. Мы не окончили наши дела. Сядь и сиди спокойно.

Дафидд тотчас же допрыгал на одной ноге к указанному ему Агриколой стулу и неуклюже вскарабкался на него. Его ступни на добрый фут висели выше земляного пола.

Гален снял шлем, зажал его вместе с тростью под мышкой и застыл в напряженном внимании, ожидая дальнейших слов Агриколы.

В палатке было тепло, и он чувствовал, как по спине стекает струйка пота. Свой плащ Агрикола снял, и тот лежал на небольшом ящике позади него. Одетый в тунику, он сидел за видавшим виды лагерным столом и рылся среди свернутых свитков и восковых табличек в поисках пера. Дафидд сидел тихо, болтая ногами, оперевшись ладонями о сиденье стула. Время от времени он посматривал на Галена с улыбкой, как будто был посвящен в некий чудесный секрет. Вопрос о том, что делал мальчик в палатке Агриколы, внезапно отступил на второй план.

Отыскав перо, Агрикола что-то нацарапал на восковой табличке. Закрыв деревянные створки, он протянул табличку Дафидду.

— Отдай это одному из людей, охраняющих лошадей, и ты получишь свою поездку.

Дафидд взял табличку, и его глаза засияли. Он отбросил волосы со лба.

— Правда?

Агрикола кивнул.

— А теперь убирайся отсюда.

Все еще возбужденный, мальчик соскочил со стула и направился к выходу. Неожиданно он резко остановился и оглянулся назад.