Яна Долевская - Горицвет
«Похоже, тот самый тип, что вечно крутиться вокруг Грега, — подумала, Жекки. — Два сапога — пара». Им навстречу уже спешил, покинувший по такому случаю свой кабинет, управляющий Федор Федорович. Их встреча была самой дружеской.
Жекки наблюдала за ними, сидя вполоборота перед столом, где вот-вот должен был оформиться ее долгожданный займ, и не помнила себя от дурных предчувствий.
Грег заметил ее сразу, как только вошел. У него, судя по всему, загодя сложилась прямо-таки необъяснимая отвратительная привычка являться там, где почему-либо оказывалась Жекки, и являться всегда некстати. Повстречавшись с ней глазами, он усмехнулся довольно нахально — горячий блеск ее вспыхнувших ненавистью глаз не мог ускользнуть от него и не заразить ответным вниманием. Он немедленно отделился от прочей компании и решительно направился к Жекки.
— Евгения Павловна, вот не ожидал вас здесь увидеть.
— Мне трудно в это поверить, господин Грег. Еще немного, и я начну думать, что вы меня преследуете. — Жекки старалась говорить тем сдержанным и одновременно ласковым голосом, какой она использовала для общения с приказчиками, домашними животными и всеми посторонними мужчинами. Но душа ее была не на месте.
— Я вам надоел, еще не успев хорошенько представиться. Как вы милы, сударыня.
— Пожалуйста, не говорите так громко. Не хочу, чтоб мы помешали работе здешних служащих. — Жекки повернулась к румяному молодцу, который продолжал что-то быстро писать в банковском бланке. Грег, не задумываясь, бросил взгляд в том же направлении. Недолго задержав его на лице помощника банкира, на письменных принадлежностях, разложенных на столе, он, в конце концов, безошибочно остановился на самом опасном для Жекки документе.
— Оформляете займ под поручительство? — развязно спросил он. — Вы позволите? — И не дожидаясь чьего-либо позволения, стянул бумагу с ручательством купца второй гильдии Восьмибратова, удостоверенным его личной подписью.
Румяный помощник, недоумевая, уставился на Грега, но побоялся возмутиться открыто. В это время банкир Федор Федоровича о чем-то оживленно толковал с Восьмибратовым, а Жекки чувствовала, что падает в глубокий черный колодец, об дно которого сейчас размозжит себе голову. Передать свои ощущения в адрес Грега она была не в состоянии. Слишком уж кричащими и отчаянными они были.
— Должен сказать, я завидую вам, Савелий Яковлевич, — сказал Грег, оборачиваясь на голоса у себя за спиной.
— Чему? Да я все одно не поверю, — загудел бас Восьмибратова, — уж больно вы, батюшка, человек достаточный, чтобы чем-нибудь во мне соблазниться.
— Вы покровительствуете хорошеньким женщинам, которые меня не хотят знать. А это, согласитесь, заслуживает зависти.
— Да нешто есть такие женщины? — съехидничал подоспевший банкир.
— Грешно же вам насмехаться над стариком, — опять загудел Восьмибратов. — Да и об чем сыр-бор?
— Я о вашем поручительстве госпоже Аболешевой. Вы лишили меня чести, быть может, оказать схожую услугу, на которую я всегда рад претендовать.
— Какое поручительство? С ума вы что ли посходили, вон, с Федей на пару? Этот мне толкует с утра про какую-то благотворительную кассу, вы про какое-то поручительство.
— А вы взгляните. — Грег протянул Восьмибратову исписанный лист бумаги. Савелий Яковлевич, беспокойно пошарил в карманах, вытащил очки и, нацепив их на большой пористый нос, стал читать.
— Бумага составлена верно, — сказал он, закончив чтение и складывая очки, — да только вы же знаете, батюшка, поручительств-то я давно никому не даю. Зарок такой на себя наложил, грешен. И подпись здесь не моя. Одно слово — бумажка ваша фальшивая.
Жекки услышала, как охнул и грузно осел, откинувшись на стуле, румяный помощник управляющего. Увидела, как окаменел, вглядываясь в нее, банкир Федор Федорович. Как весело блеснули масляные глазки кривоногого поверенного. Заметила и то, с каким просчитанным безразличием Грег положил обратно на стол разоблаченное им поручительство. Как при этом холодно смеялись его обжигающие угольные глаза.
— Боюсь, Евгения Павловна, вам придется искать кредит в другом банке, — сказал он, и, отвернувшись с невозмутимым видом, направился к кабинету хозяина.
— Вернее, у живоглотов-ростовщиков, а уж в банки, надо думать, вам дорога заказана, — поддержал Грега Восьмибратов и степенно последовал за ним.
— Как вам не стыдно, — услышала Жекки еще чей-то голос. — Как вы осмелились, да что это такое, в самом деле?.. — прозвучало рядом с ней. Она не видела ни лиц, ни предметов вокруг себя. Их заволокло сплошным обморочным туманом. — Я буду вынужден сообщить в полицию…
— Да, да конечно, — это, кажется, говорила уже она, не понимая, что и почему говорит.
Ее не стали удерживать, когда она поднялась, и, пряча лицо, прошла к выходу. Возможно даже, она своим растоптанным видом и оголенной беспомощностью успела вызвать сочувствие кое-у-кого из находившихся в зале людей. Во всяком случае, румяный Сергей Владимирович не преминул поднять с пола и вернуть оброненные ею перчатки. Но для нее больше не существовало ничего кроме унижения и ясного осознания неудачи.
XXXV
«Все кончено, в банке мне теперь не выдадут ни копейки», — это первая и самая невыносимая мысль, возникшая у нее после того, как она вышла на улицу, заслонила собой все прочие. Плакать ей не хотелось. А вот ругаться, пожалуй.
Она и сейчас ни капельки не жалела, что пошла на такой откровенный подлог, как фальшивое поручительство, потому что не видела другого выхода. Знакомые со средствами не хотели выступать поручителями за нее, зная, в каком печальном положении находится ее имение, а свой брат, мелкий помещик, не мог ручаться даже за собственное завтра. Что же ей оставалось? Ее не пугала угроза судебного преследования, не особенно беспокоила судьба ее и без того расстроенной репутации, не слишком волновала и грядущее, без сомнения, тяжелое объяснение с Аболешевым.
Несколько сильнее бередило нервы чувство униженности. Да, это было второе по важности и очень болезненное чувство. В особенности, потому что Жекки не часто его испытывала. Как говорил папа, почувствовать себя оскорбленным — редкая по нашим временам привилегия людей, способных дать себе отчет в оскорблении. Жекки, видимо, входила в число этих несчастных избранных.
«Чертов Грег, чтоб ему было пусто…» Она понимала, что первая интуитивная неприязнь к Грегу уже переросла в более значительное и глубокое неприятие, что выпестованная в ней ненависть после сегодняшней выходки неизбежно будет иметь самые губительные последствия. Для нее или для него — не важно. Но главной, все же оставалась мысль о провале дела, о неразрешимой теперь задаче найти пять тысяч рублей, от которых зависело спасение Никольского.
