Анри де Ренье - Грешница
При виде мсье де Ла Пэжоди мсье де Сегиран вздрогнул, и на лице его изобразилось великое смущение. А потому он обратил взгляд к жене, словно спрашивая у нее, как ему себя держать. Мадам де Сегиран ни одним движением не выдала, что узнала мсье де Ла Пэжоди, и собралась продолжать беседу с мсье де Галларе, но тут мсье де Моморон спросил ее, что она хочет, чтобы сыграли эти шуты; однако, прежде чем она успела ответить, мсье де Моморон, немного раздосадованный тем, что его сюрприз не произвел должного впечатления, поднял трость, давая знак начать концерт.
По этому сигналу музыканты заиграли. Мсье де Ла Пэжоди поднес флейту к губам, но его распухшие и окоченелые пальцы плохо приспособлялись к отверстиям, и вместо гармонического звука он издал резкую фальшивую ноту. Мсье де Моморон стремительно встал с кресла с побагровевшим от гнева лицом и бранью на устах. Какой это негодяй калечит ему уши? При этом окрике несчастные музыканты съежились. Если бы они смели, они удрали бы, как крысы, в самую глубь констапельской от замахнувшейся на них трости мсье де Моморона, но никто из них не двигался с места под этой бурей, и они продолжали стоять, ошалелые и трепещущие. Один мсье де Ла Пэжоди улыбался и не склонил головы, когда тяжелая трость мсье де Моморона опустилась на нее с сухим треском и на пол покатились неравные куски его сломанной флейты, причем мсье де Моморон отпихнул их ногой к ногам мсье де Сегирана, который, весь красный и растерявшийся, не знал, куда ему деваться, меж тем как мадам Сегиран бесстрастно следила за колебаниями вымпела вверху фок-мачты, а мсье де Ла Пэжоди тыльной стороной руки вытирал стекавшую с его рассеченного лба кровь все с той же дерзкой и насмешливой улыбкой на сомкнутых губах.
* * *Неожиданная встреча с мсье де Ла Пэжоди и жестокая расправа, которой он подвергся у него на глазах со стороны кавалера де Моморона, сильно смутили мсье де Сегирана. Зрелище, которому он был свидетелем, произвело на него тягостное впечатление. Образ мсье де Ла Пэжоди, не могущего справиться своими распухшими и онемелыми пальцами с той самой флейтой, из которой он некогда извлекал столь нежные мелодии, приводил ему на память другого мсье де Ла Пэжоди, того, чье блистательное искусство пленяло весь город звуками его инструмента в ту пору, когда маркиз де Турв повсюду водил его с собой, чтобы всем дать его послушать. А кто теперь в Эксе помнит об этом Ла Пэжоди или о том светском повесе, который для женщин был повальным недугом, так что не одна из них может вспомнить, как она наслаждалась в его объятиях самыми сладострастными, самыми безудержными упоениями любви и самыми запретными ее вольностями? Кто теперь помнит этого Ла Пэжоди, который возбудил столько желаний, вызвал столько ревности и свою легкомысленную репутацию довел до скандала? Странное забвение окружило его, после того как убийство мсье Паламеда д'Эскандо и последовавшие затем процесс и приговор, так сказать, погрузили его во мрак. И мсье де Сегиран перебирал в памяти разные приключения мсье де Ла Пэжоди, о которых рассказывалось столько забавного, его побег с цыганкой, его случай с мадам де Галлеран-Варад, весь тот шум, что поднялся против него во время его процесса, когда ему пришлось расплачиваться как за удар шпагой, нанесенный прекрасному Паламеду, так и за всю ту вражду, которую он породил своими действиями и речами, коих смелость, нечестие и вольномыслие были ему зачтены в число вин, искупаемых им теперь по суровому приговору, в кандалах, на печальной галерной банке, в пучине бедствий, нисколько его, впрочем, по-видимому, не заботящих.
Размышляя так, мсье де Сегиран чувствовал, как сердце его трогается жалостью, куда примешивалось воспоминание о благосклонности, которой этот бедный Ла Пэжоди пользовался у старой мадам де Сегиран, и о том удовольствии, которое он сам находил в его обществе; а потому он решил написать кавалеру де Моморону и попросить его сколько-нибудь смягчить участь несчастного, по всей вероятности ужасную, ибо мсье де Моморон был чрезвычайно мстителен и все еще уязвлен смертью прекрасного Паламеда, горечь которой он, надо полагать, давал ощущать бедному Ла Пэжоди. Тот, наверное, знавал невеселые часы в лапах аргузинов мсье де Моморона, и мсье де Сегиран считал своим христианским долгом сделать что-нибудь для злополучного молодого человека.
Поэтому мсье де Сегиран поделился своим проектом с мадам де Сегиран, но та, найдя таковой весьма разумным, ограничилась простым одобрением, ничем не содействуя его осуществлению, так что мсье де Сегиран, обладавший памятью довольно короткой, когда дело касалось не его лично, а кого-нибудь другого, так и остался при словах и к делу не приступил, ибо через несколько дней после их возвращения из Марселя в Эксе было получено известие, что галерная эскадра вышла в море.
В противоположность мсье де Сегирану, мадам де Сегиран почерпнула во встрече с мсье де Ла Пэжоди сугубое успокоение, за что она искренне благодарила Бога. И действительно, она убедилась, что вид мсье де Ла Пэжоди не вызвал в ней ни малейшего волнения. Она вновь увидела перед собой человека, когда-то сжимавшего ее в своих объятиях, и в ней не пробудилось никакого воспоминания о тех восторгах, которые она вкушала вместе с ним. Ее плоть была избавлена от греха, равно как ее дух – от грешника, и это наполняло ее удивительным чувством мира. Для нее мсье де Ла Пэжоди как будто никогда не существовал. А потому вскоре она могла вручить Богу хладный пепел греховного пламени, которым она пылала когда-то. Эта мысль приносила мадам де Сегиран великое облегчение, и, хоть она все еще продолжала изнурять себя покаянием, на щеках ее начал появляться румянец. Она не столь уже избегала общества и жила менее нелюдимо. Об этом можно было судить по тому, что, когда подошел праздник тела господня, она пожелала принять участие в обрядах, которыми он столь исключительным образом ознаменовывается в Эксе.
«Ничего не может быть красивее,– говорил мне мсье де Ларсфиг,– и я искренне жалею, что вы приехали слишком поздно и не могли полюбоваться зрелищем наших увеселений, потому что оно бы вам, наверное, понравилось. Начинаются они в понедельник перед троицей с назначения „Наместника принца" и „Аббата", а также „Базошского короля", которые в следующее затем воскресенье, то есть в троицын день, слушают обедню и вручают приношения в доминиканской церкви, после чего происходит избрание „Знаменосца принца", „Наместника аббата", „Знаменосца аббата" и шести „Жезлоносцев", а затем пробное представление действ, или интермедий, из коих главная – „Великое действо о дьяволах", где царь Ирод защищается от демонов, предшествующее „Малому бесовскому действу". Затем следует действо о „Золотом тельце", где подбрасывают в воздух кошку в холщовом мешке, „Царица Савская", „Чудесная звезда", а потом „Ползуны", пресмыкающиеся вокруг царя Ирода, изображая избиение младенцев, „Горячие лошади", „Плясуны", скачущие под звуки дудок и тамбуринов, „Паршивые", то есть евангельские прокаженные, и „Святой Христофор и Смерть", ибо ею, сударь мой, кончается все – как благороднейшие наши надежды, так и самые шутовские наши забавы.
