Элизабет Хойт - В объятиях графа
Эдвард фыркнул.
Он не был эгоистичным. Это не имело ничего общего с ним лично. Титул, который он носил, имел такую высокую рыночную стоимость. Плюс деньги, которые прилагались к этому титулу. Но ни то ни другое не имело значения для Анны Рен, обедневшей вдовы без всякого положения в обществе. О нет. Для нее и только для нее он был достаточно хорош, чтобы спать с ним, но не выходить замуж. Кем, по ее мнению, он был для нее? Членом?
Эдвард натянул поводья, когда гнедой отпрянул от качающегося листа. Да, эта же чувственность, которая привела ее к тому, чтобы встретиться с ним в борделе, лишит ее власти. Он заметил, как она смотрела на его рот во время их спора, и его осенило: почему бы не использовать ее сексуальность в своих целях? Какая разница, почему она решила соблазнить его – из-за шрамов или нет, – гораздо более важно, что она это сделала. Ей нравился его рот, не так ли? Она будет видеть его целый день, каждый день, находясь рядом в качестве его секретаря. И он позаботится о том, чтобы напомнить ей, каких других вещей она будет лишена, пока не согласится стать его невестой.
Эдвард ухмыльнулся. Вообще-то ему даже доставит удовольствие показать ей, какие награды ожидают ее, когда они поженятся. С ее чувственной натурой Анна не сможет продержаться долго. А затем она станет его женой. Мысль об Анне как о его жене была удивительно успокаивающей, и мужчина мог привыкнуть к такой женской страсти в супруге. О да, в самом деле.
Хмуро улыбаясь, Эдвард пустил гнедого галопом.
Глава 18
Аурея в ужасе уставилась на своего мужа. Затем в высокое окно дворца проникли первые лучи рассвета и упали на принца. Его тело начало сотрясаться и сжиматься. Широкие гладкие плечи съежились и уменьшились; красивые губы вытянулись и стали твердыми; а пальцы сильных рук превратились в тонкие прозрачные перья. И когда он обратился в ворона, стены дворца пошатнулись и задрожали, пока не растворились и не исчезли. Послышался сильный шум и взмахи крыльев, когда ворон и все его приближенные поднялись в небо. Аурея осталась одна. Она стояла без одежды, без еды, и даже без воды на сухой равнине, которая простиралась во все стороны, насколько хватало глаз…
Из сказки «Принц-ворон»Анна теряла терпение. Она поймала себя на том, что постукивает пальцами ног. Она стояла во дворе конюшен, в то время как Эдвард спорил с грумом по поводу седла Дейзи. Очевидно, с подпругой было что-то не так. Что точно, она не знала, так как никто не снизошел до того, чтобы разъяснить ей, женщине, в чем проблема.
Она вздохнула. Почти на неделю она прикусила язык и послушно исполняла распоряжения Эдварда в качестве его секретаря. Не важно, что некоторыми своими приказами он явно рассчитывал вывести ее из равновесия. Не важно, что по крайней мере один раз в день Эдвард делал замечание по поводу вероломства женщин. Не важно, что каждый раз, когда ей случалось поднять взгляд, ее глаза встречались с глазами Эдварда, неотрывно смотрящими на нее. Она была женственна, она была покорна, и это почти убивало ее.
Теперь Анна закрыла глаза. Терпение. Терпение – та добродетель, которой она должна овладеть.
– Ты засыпаешь? – раздался над ухом голос Эдварда, заставив Анну подпрыгнуть и пристально посмотреть на него: реакция, которую он пропустил, так как уже отвернулся. – Джордж говорит, что подпруга слишком истерлась. Нам придется воспользоваться фаэтоном.
– Я не думаю… – начала Анна.
Но он шагнул туда, где упряжку подтягивали к фаэтону.
Анна зевнула, а затем пошла за ним следом.
– Милорд.
Он не обратил на нее внимания.
– Эдвард, – прошипела она.
– Дорогая. – Он остановился настолько неожиданно, что она чуть не врезалась в него.
– Не. Называй. Меня. Так. – Она повторяла это столько раз за прошедшую неделю, что слова превратились в песню. – В этой штуке нет места для грума или горничной.
Он между делом посмотрел на фаэтон. Джок уже запрыгнул на высокое сиденье и сидел настороженно, готовый к поездке.
– Зачем мне брать грума или горничную, чтобы посмотреть на поля?
Анна скривила губы:
– Тебе это очень хорошо известно.
Он поднял брови.
– В качестве компаньонки. – Она мило улыбнулась.
Он склонился ближе:
– Возлюбленная, я польщен, но даже я не могу соблазнить тебя, управляя фаэтоном.
Анна зарделась. Она знала это.
– Я…
Эдвард схватил ее за рукy, прежде чем она могла продолжить, потащил к карете и толкнул на сиденье. Он пошел помочь грумам, которые несли упряжку.
– Властный мужчина, – шепнула она Джоку.
Пес тяжело ударил хвостом и положил свою массивную голову ей на плечо, вымазав ее слюной. Еще через несколько минут Эдвард запрыгнул на сиденье, заставив карету зашататься, и схватил поводья. Лошади зашагали, и фаэтон толчком двинулся с места. Анна схватилась за спинку своего сиденья. Джок стоял на ветру, его уши и щеки колыхались. Фаэтон завернул за угол, и ее качнуло к Эдварду. На мгновение она прижалась грудью к твердому локтю. Она выпрямилась и крепче уцепилась за боковую стенку.
Карета повернула, и Анна снова ударилась о него. Она возмущенно посмотрела на графа, но это не возымело эффекта. Каждый раз, когда она отпускала спинку сиденья, карета кренилась, и ей приходилось хвататься за нее снова.
– Ты делаешь это специально?
Ответа не последовало.
– Если ты трясешь меня для того, чтобы поставить на место, – вышла она из себя, – то это довольно недальновидно с твоей стороны.
Черный глаз посмотрел на нее сквозь густые ресницы.
– Если ты хочешь наказать меня, – сказала она, – я могу понять это, но разрушение фаэтона причинит неудобство и тебе тоже.
Он незначительно снизил скорость. Анна положила руки себе на колени.
– Почему я должен хотеть наказать тебя? – спросил он.
– Ты знаешь.
Он в самом деле был самым несносным существом, когда хотел им быть. Они некоторое время ехали по аллее молча. Небо начало светлеть, а затем приобрело нежно-малиновый оттенок. Анна смогла видеть черты Эдварда более ясно. Они не выглядели доверительно.
Она вздохнула:
– Я сожалею, ты знаешь.
– Сожалеешь, что тебя обнаружили? – Голос Эдварда звучал подозрительно заискивающе.
Анна прикусила губу.
– Мне в это трудно поверить.
– Ты намекаешь, что я лгу? – Анна сцепила зубы, чтобы держать себя в руках, помня о своей клятве насчет терпения.
– Да, моя милая, думаю, да. – Его зубы заскрежетали так, будто их размалывали. – Ты, похоже, имеешь внутреннее приспособление для лжи.
Она глубоко вздохнула:
– Я понимаю, почему ты так думаешь, но я никогда не намеревалась причинить тебе боль.
