Жюльетта Бенцони - Язон четырех морей
– Аркадиус! Вы просто чудо! Я знала, что ваше появление принесет надежду и желание бороться! Благодаря вам я верю теперь, что не все потеряно, что нам, может быть, удастся спасти его!
– Может быть? Почему может быть? – расщедрился Жоливаль, у которого арманьяк князя удвоил самоуверенность. – Надо говорить, что мы обязательно спасем его!
– Вы правы, мы спасем его, любой ценой! – добавила Марианна с такой решимостью, что Аркадиус, в свою очередь, обнял ее, счастливый увидеть ее наконец снова в хорошем настроении.
Этой ночью, впервые после отъезда из Парижа, Марианна спала, не испытывая тягостного ощущения подавленности и беспомощности, охватывавшего ее к концу дня. К ней вернулась вера в будущее, и она теперь знала, что даже вдали от Парижа, даже находясь в изгнании, отныне она сможет действовать хотя и через посредника, но в пользу Язона. И это было самой утешительной из ее мыслей.
Когда утром Жоливаль отправился в Париж, с бодростью, делавшей честь его выдержке и рыцарским качествам, он увозил, кроме письма Марианны Аделаиде, все вернувшиеся надежды его молодой подруги. Взамен он оставил за собой женщину, которая вновь обрела вкус к жизни.
Последующие дни были для Марианны периодом благотворного вдохновения. Уверовав в успех совместных действий Аркадиуса и Аделаиды, она отдалась очарованию маленького курортного городка, предоставив часам на башне Кикангронь спокойно отсчитывать время. Она даже нашла своеобразное удовольствие, наблюдая за гораздо более вольготной, чем в Париже, жизнью домашних Талейрана.
С утра до вечера она слышала смех и пение маленькой Шарлотты, которая, казалось, задалась целью вернуть молодость строгому г-ну Феркоку, заставляя его больше заниматься играми и вылазками на природу, чем латынью или математикой.
Каждое утро Марианна с интересом наблюдала за отъездом князя на купание. По местной моде он располагался в закрытом портшезе, после того как надевал невероятное количество всевозможных фланелевых и шерстяных шалей, превращавших его во что-то вроде огромного забавного кокона. Что ничуть не мешало ему одеваться как все, когда ритуал был полностью выполнен. И никого не волновал вопрос о режиме и диете, когда общество собиралось за столом, – Марианна все трапезы разделяла с друзьями, – чтобы попробовать чудеса, которые Карему удавалось создавать в очень скромных условиях, приводивших его каждое лето в состояние непрерывной ярости, утихавшей только при возвращении в роскошные кухни Валенсея или особняка Матиньон.
Глухой брат Талейрана – Бозон, старомодный и совершенно непоследовательный, потому что не понимал половины того, что ему говорили, сдержанно ухаживал за Марианной. Его ухаживание, впрочем, носило очень прерывистый характер. Бозон большую часть времени проводил с погруженной в воду головой, в надежде покончить со своей глухотой.
Послеобеденное время проходило в прогулках в карете с княгиней или в чтении с князем. Ходили в Сувиньи, это Сен-Дени герцогов Бурбонских, восхищаться аббатством и его гробницами, по лесистой равнине Бурбоннэ, где громадные белые быки усыпали луга, поросшие деревьями и обсаженные живыми изгородями. Бесконечно мягкая погода дарила этой могучей и богатой земле радость безмятежного расцвета. И даже ребяческая болтовня г-жи де Талейран казалась Марианне разумной и успокаивающей в этом просвете среди черных интриг, в которых она погрязла.
С Талейраном Марианна читала, как он ей заявил, «Корреспонденцию» г-жи Деффан, которая очень развлекала князя, ибо напоминала ему «…первую молодость, выход в свет и всех тех особ, которые тогда представляли высшее общество». И молодая женщина с изумлением и восхищением погружалась вместе с ним в тот очаровательный и фривольный XVIII век, в котором ее родители пережили свою любовь. Часто, впрочем, чтение завершалось беседой, когда князь с удовольствием делился со своей юной приятельницей сохранившимися воспоминаниями о той супружеской паре, «самой прекрасной и гармоничной», которую он хорошо знал, а она, их дочь, знала так плохо. За его словами, необыкновенно проникновенными и нежными, перед Марианной вставал образ ее матери, очаровательной блондинки в белом муслиновом платье, прогуливающейся с длинной, увитой лентами тростью в руке по аллеям Трианона или сидящей в глубоком кресле в углу у камина в своем салоне, ласково принимая гостей, спешивших к ней на «чай по-английски», который она умела сделать уютным и привлекательным даже для пятидесяти человек. Затем Талейран заставлял на мгновение воскреснуть Пьера д’Ассельна и его гордое правило жизни, посвященной двум страстям: безграничной преданности королю и пылкой любви к жене. И тогда в представлении Марианны оживал воинственный портрет с Лилльской улицы, вызывая вместе с восхищением некоторую ревность, вернее, зависть.
«Пережить такую любовь, – думала она, слушая своего друга, – любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде – несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!»
Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона. Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!
Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности. Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.
Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, игравших в ловитки вокруг трех серых башен замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.
