Антонио Форчеллино - Червонное золото
Девушка спокойно обернулась к ней:
— Димитрий, Рената, я Димитрий.
Эта сцена потрясла герцогиню Феррары гораздо больше, чем вид убийства. Она голышом выскочила из воды, собрала с пола волосы, сразу утратившие живой блеск, и заплакала. Что было для женщины более унизительно, чем вот так отрезать волосы? Герцогиня решила, что подруга повредилась в уме, но у той на лице была написана такая решимость, что Рената не отважилась больше на эмоции.
— Я должна была это сделать, Рената, от этого зависит моя жизнь.
— Зависит жизнь? Что же ты такого натворила, что приходится искупать таким образом? Маргарита, я герцогиня Феррары, никто не посмеет причинить тебе зло в моем доме, где ты находишься под моим покровительством. Неужели ты настолько меня недооцениваешь? Если ты думаешь, что меня так легко побороть, ты ошибаешься. Многие пробовали. В моем доме находили убежище все, кого преследовала полиция, и я никого из них не позволила тронуть. Что происходит? Прошу тебя, не оставляй меня в неведении.
— Рената, скоро ты узнаешь все, но сейчас, прошу тебя, не задавай вопросов и помоги мне бежать.
— Бежать из моего дома? Если ты думаешь, что в Италии есть еще хоть одно такое же надежное место, то ты сошла с ума.
— Завтра на рассвете в устье По за мной придет лодка и отвезет на венецианскую галеру, которая следует к Кипру. Я должна сесть в эту лодку греческим студентом по имени Димитрий. Для меня это единственный путь к спасению. Поверь мне, другого пути нет.
Маргарита достала из сумки пузырек с темной жидкостью и стала втирать ее ладонью в волосы, которые начали темнеть и в конце концов сделались черными и курчавыми, как у мавра. А цвет лица остался прежним: цветом первой розы лета. Она провела кисточкой по бровям и ресницам и втерла какой-то крем в щеки, которые сразу огрубели, как у юноши после первого бритья. Когда она поднялась, скинув белое покрывало, зрелище было волнующим: голова юноши на теле прекраснейшей из женщин. Она попросила Ренату подержать конец полотенца и стала, крутясь вокруг себя, заворачиваться в него, чтобы затянуть грудь. Когда же она натянула штаны, то отличить ее от юноши не удалось бы и самой опытной из куртизанок. Тело ее выглядело крепким и пружинистым, как у спартанского воина.
— Кто тебя всему этому научил?
— Один восточный любовник, индус. Он убедил меня, что тело — всего лишь продолжение воли и воля способна изменить любую его часть, даже приподнять его над землей. Успокойся, он не был дьяволом, да и я не достигла такого мастерства. Но упражнения, которые он делал каждое утро, укрепили мне ноги и руки, и теперь я, пожалуй, могу тягаться силой с мужчиной и даже могу победить. Жаль, что нет времени тебя этому научить, ты могла бы достигнуть результатов, которые поразили бы мир.
Когда Маргарита закончила говорить, она полностью превратилась в мужчину, и в ней не было ничего от той нимфы, которая недавно вышла из бассейна. Рената заплакала от волнения и чувства невосполнимой утраты. До сих пор она жила в уверенности, что знает о мире все, гораздо больше, чем было положено женщине ее статуса. Теперь же она растерялась перед этой необыкновенной девушкой. Она обладала возможностями, о которых Рената и не подозревала. И ей было бесполезно противостоять, особенно теперь, когда она превратилась в юношу. Рената крепко обняла Маргариту и поцеловала, как поцеловала бы брата, и отказалась от любых вопросов, заметив, что последний луч солнца погас за крепостной стеной, покрытой высокой снежной шапкой.
Стража Ренаты шла рядом с Димитрием, оставляя на снегу глубокие следы. За стеной открылась лестница к пристани на канале, соединяющемся с По. Канал затянуло тонким слоем льда, покрытым снегом. Стражники сняли с лодки серый вощеный тент и стали ломать веслом ледяную корку, которая легко поддавалась. С первых же ударов открылась темная полоса воды, в которой снег таял, как сахар. Рената видела, как лодка двинулась, сначала с трудом, а потом все легче и легче, и выплыла в струю течения, где вода не замерзала. Сквозь летящие хлопья снега она различала медленно удаляющуюся лодку, и ей показалось, что с лодки ей помахали рукой.
Рената вернулась в комнату и почувствовала, что не в состоянии ничего делать. Ее утешала только мысль, что до устья По Маргарита доплывет в безопасности, на герцогской лодке, в сопровождении надежной охраны. Она глядела, как снег засыпает сад и опоясывающую его стену, и ей хотелось, чтобы снег засыпал и тоску, грызущую сердце. Она не понимала, почему так привязалась к этому странному созданию. Конечно, ее саму отличала склонность к крайностям, и именно эта черта характера позволяла ей выживать в королевском статусе, когда вся жизнь изуродована соображениями политики и власти. Маргарита стала для нее искушением, она представляла иной порядок, иной закон, отличный даже от того, что проистекал из новой веры, которую Рената поддерживала и распространяла с риском для жизни. Но ради чего рисковала жизнью Маргарита, которая, казалось, была равнодушна к вопросам веры?
Остаток ночи и весь следующий день пролетели вместе со снежными хлопьями, не устававшими падать. Рената отослала служанок, пришедших накрыть стол к обеду, и музыкантов, которых прислал муж, чтобы она не скучала.
После заката он явился сам, из осторожности велев доложить о себе одной из придворных дам, с утра собравшихся в комнате прислуги и вышивавших покрывала к весенним праздникам.
Эрколе II д’Эсте был высок и статен, как того требовало его имя[42]. Страсть к застольям округлила его фигуру, придав ему величавость. На нем была длинная, до полу, волчья шуба и опушенные мехом кожаные сапоги. Круглое лицо покрывала борода еще гуще, чем мех на шубе, и, когда Рената увидела его в саду, она решила, что это медведь проник за ограду.
— Рената, как ты? Служанки сказали, что ты отказалась есть. Что такое случилось?
— Ничего не случилось, просто хандра.
— В таком случае у меня есть для тебя новость, от которой твое настроение наверняка поменяется.
Он протянул жене пергамент с печатями, который ему только что привез гонец из Мантуи на лодке кардинала Гонзаги.
Рената медленно развернула пергамент и без всяких эмоций прочла весть об убийстве Пьерлуиджи Фарнезе. Это была хорошая новость: мир избавился от «ужаснейшего из людей», как его описал имперский посол в Риме. Но тут же она вспомнила слова Виттории, сказанные в Орвьето, и ее охватила тревога. Смерть Пьерлуиджи означала сокрушительное поражение семьи Фарнезе и могла стать началом ее падения. Поддержка, которую Фарнезе гарантировали их группе, могла теперь иссякнуть, и последствия будут для них драматическими. Было нелегко догадаться, кто так зверски расправился с герцогом Пармы и Пьяченцы. Отважиться на месть человеку настолько опасному и натворившему столько бед мог кто угодно. Может, и сам император, с помощью пармской знати, оказавшейся вдруг под властью животного, от которого не приходилось ждать ничего хорошего. Но невозможно было представить себе, каким образом удалось обойти многочисленную, хорошо проверенную стражу Пьерлуиджи.
