Жаклин Брискин - Обитель любви
Лязг черпака прекратился. Канат дернулся. Этим Ксавьер давал понять, что он готов. Бад встал и потянулся.
— Ладно, еще разок — и придется возвращаться в магазин.
Он аккуратно затушил окурок сигареты носком ботинка.
Из дневника Три-Вэ:
На глубине 176 футов хлынула грунтовая вода и затопила колодец. Мы заключили его в трубу и качали трое суток. В день выкачивали много воды и два барреля неочищенной нефти. Вытащили трубу и снова принялись копать. Просела стенка колодца.
Порвался канат. Пытались выловить бур, но не смогли и через три дня сдались. В Лос-Анджелесе нет буров. Пришлось отправиться на поезде в Санта-Паулу на склад «Юнион ойл» за буром. Канат порвался 1 июля.
Из «Лос-Анджелес таймс» за 3 июля 1892 года:
Вчера видели, как Три-Вэ Ван Влит покупал пеньку. Значит ли это, что братьям не хватило длины прежних канатов?
Прочитав заметку, Бад расхохотался и купил еще несколько номеров за этот день. Три-Вэ был мечтателем, но у него недоставало чувства юмора, поэтому он был взбешен.
Каждый вечер Юта терла ему спину. Эти минуты никогда не омрачались склокой. Под ее крепкими руками, натиравшими до пены его плечи, вся неуверенность и все сомнения Три-Вэ рассеивались. Однажды он поцеловал ее намыленную красную руку.
— А это еще за что? — спросила она.
— За то, что ты надо мной не смеешься.
— А что в тебе смешного-то! — с чувством проговорила она.
Глава одиннадцатая
Амелия пила после завтрака кофе с молоком, а рядом, обслуживая Бада, суетился Лию с намасленной косичкой и в свободном белом балахоне. На первое он принес ему овсянку с густыми сливками, потом бифштекс с яйцом и голландской жареной картошкой. Бад еще подкрепился сдобным румяным печеньем и вазочкой лимонного мармелада и желе из гуавы по рецепту доньи Эсперанцы.
Когда часы пробили семь, Бад поднял глаза от газеты.
— О чем ты задумалась, дорогая? — спросил он. — Считаешь, что...
— Что «что»? — недоуменно спросила Амелия. После сна на щеках у нее еще играл румянец. Она задумчиво смотрела в окно и ничего в нем не видела. Для нее завтрак был продолжением супружеской ночи, и поэтому она настаивала на том, чтобы Бад садился за столом рядом с ней, бок о бок.
— Я ведь тебе уже как-то описывал признаки, — сказал он.
Она отставила чашку и посмотрела на него. До сих пор она никак не могла привыкнуть к его утренней бодрости и аппетиту, исключая сексуальный.
— Помнишь? После того, как ты заманила меня в Паловерде во второй раз, мне пришлось объяснять тебе, что за удовольствие порой приходится расплачиваться большими последствиями.
— А сколько времени у меня не было месячных?
— Это ты меня спрашиваешь, Амелия? Интересный вопрос, который женщина задает мужчине! Забавный!
«Не такой уж и забавный», — подумала она. За все годы супружеской жизни они ни разу не предохранялись, и каждый месяц Амелия пребывала в безутешном трауре. Речь шла не о смерти, но о крушении очередных надежд на жизнь. С началом каждого месячного цикла она уединялась и плакала. Но около двух лет назад поняла, что слезами горю не поможешь, и просто попыталась не замечать этого, не задумываться над тем, чего природа ее лишила. Она перестала следить за календарем, хотя все еще страстно хотела родить.
Когда Амелия думала о Баде, смириться со своим бесплодием ей было еще тяжелее. Любовь не препятствовала ей трезво оценивать мужа. Несмотря на его веселость, нарочито щегольские костюмы и чувство юмора, Бад оставался человеком патриархальных взглядов. Он должен был развиваться вместе с этой солнечной страной, он нуждался в детях. Его жизненным долгом было создание династии. Амелия, происходящая по матери из феодальной семьи, уважала взгляды мужа.
— В прошлом месяце у тебя их не было, — сказал он. — И в этом запаздывают на десять дней.
Он положил руку на ее впалый живот, провел пальцами по белому шелку платья. Она наклонилась к нему и поцеловала в губы, но отстранилась, потому что вошел Лию и принес еще горячего печенья.
— Так что же? — спросил он, когда слуга-китаец ушел.
— Мм... В последнее время у твоих завтраков более резкий запах.
— Дальше?
— Я теперь днем ложусь отдохнуть, а ты знаешь, что прежде я никогда этого не делала.
— Еще что?
— Мне надо проконсультироваться со специалистом.
— С кем? — спросил он. — С доктором Видни?
— С тобой.
— Со мной?
— А кто другой сможет лучше объяснить мне значение всех признаков и предзнаменований?
— М-да...
— Как ты заметил? — спросила она. — Бад, как?
— А никак! Амелия Ван Влит, девочка с красивыми волосами! — Он замолчал, сглотнул и спросил другим тоном: — Ты в самом деле думаешь, что...
Она утвердительно кивнула.
Они улыбнулись друг другу, и в этой улыбке была огромная разделенная радость.
На крыльце они, как всегда, поцеловались, но сегодня поцелуй длился больше обычного. А потом, как тоже было заведено, Амелия прошла через оклеенный бело-синими обоями коридор, открыла застекленные двери и вышла на широкую веранду. Она глубоко вдохнула. Легкая дурнота прошла от запаха влажной от росы зелени, росшей по склону Банкер-хилл.
Коттедж в стиле королевы Анны, принадлежавший Ван Влитам, был меньше большинства новых домов, венчавших собой вершину Банкер-хилл, но красивее. Главным украшением дома согласно замыслу архитектора была веранда, которая тянулась вокруг всего коттеджа. Для осуществления этой идеи из Вены был выписан плотник.
Амелия облокотилась о перила веранды, украшенные искусной резьбой. Внизу, на Гранд-авеню, показался Бад, который спускался по крутому склону своей энергичной, но легкой походкой. Он обернулся, как обычно, и приветственно приподнял шляпу. Она помахала ему рукой. Ни с того ни с сего он вдруг стал отплясывать джигу. Это было спонтанное проявление радости. Она присела в реверансе. Он поклонился, затем водворил своей котелок на место, вновь превратился в озабоченного бизнесмена и зашагал в простиравшийся внизу город.
Улыбка Амелии тут же погасла. Она взялась руками за живот и согнулась.
— О Боже, — прошептала она, вернулась в дом, прошла в библиотеку и закрыла за собой дверь. Камин, горевший вечером, еще не чистили: среди пепла лежали обгоревшие головешки. Она села за письменный стол.
У нее не оставалось никаких сомнений, что она беременна.
Фанданго они устроили 7 мая, а сейчас на дворе стояло 13 июля.
Кровь отхлынула от ее лица.
«Три-Вэ, — подумала она. — Три-Вэ». От страха ее лицо и все тело покрылось испариной. Ей всегда становилось страшно, когда она вспоминала про фанданго. Она была сама себе неприятна в таком состоянии. Ей казалось, что этот ее страх — вершина ее унижения. Три-Вэ, застенчивый неловкий паренек, который когда-то смотрел на нее горящими от восторга карими глазами и беседовал с ней о писателях и композиторах, поэтах... Он превратился на фанданго даже не в животное, ибо животное все-таки как-то уступило бы в ответ на ее крики и сопротивление, а в безликую жестокую силу.
