Элизабет Вернер - Сбежавший жених
– Нет! – сказал Дернбург резким, ледяным тоном.
– Но что делать с теми, которые завтра по-прежнему явятся на работу?
– Они должны подать заявление, что не поддерживают товарищей и готовы беспрекословно подчиниться мне, тогда они могут опять приступить к работе.
– Это невозможно!
– Ну, в таком случае мастерские будут закрыты. Посмотрим, кто дольше выдержит – они или я.
– Да, так поступить вы обязаны из уважения к самому себе и своему положению, – вмешался Вильденроде. – Вы как будто другого мнения, господа? Но ведь вы скоро убедитесь, что это единственно верный путь, если мы хотим заставить подчиняться всю массу рабочих.
Служащие молчали, они уже привыкли к тому, что барон всегда становился на сторону их патрона и что за ним признавали это право. Влияние Вильденроде они не считали особенно благотворным, но в нем постепенно привыкали видеть будущего зятя Дернбурга и хозяина Оденсберга. Поэтому никто не пытался возражать, и, когда Дернбург подал знак к окончанию совещания, все, молча поклонившись, удалились.
– Мне кажется, эти господа боятся забастовки, – насмешливо заметил Оскар, когда дверь за ними закрылась, – и ради мира во что бы то ни стало готовы пойти на всевозможные уступки. Я очень рад, что вы остались непреклонны: уступка была бы здесь непростительной слабостью.
Дернбург отошел к окну. Он казался очень постаревшим, но как ни тяжела была его участь, сломить его она не могла, в его фигуре все еще чувствовалась прежняя железная сила воли. Он молча смотрел на заводы. Там еще дымились печи, пылали горны, все еще шло обычным порядком, еще работали тысячи рук; завтра все там опустеет и затихнет… Надолго ли?
Он невольно высказал последнюю мысль вслух, и Вильденроде, подошедший к нему, понял его.
– Ну, долго-то это не протянется, – уверенно сказал он. – В ваших руках сила, и Оденсбергу не мешает наконец почувствовать ее. Этот сброд без мозгов бросил вас, чтобы бежать за первым встречным! Эта шайка…
– Оскар, вы говорите о моих рабочих, – мрачно остановил его Дернбург.
– Да, о ваших рабочих, которые в день выборов так трогательно доказали вам свою преданность! Могу себе вообразить, что тогда происходило в вашей душе!
– Нет, Оскар, не можете, – с угрюмым спокойствием возразил Дернбург, – вы чужой, пришелец в Оденсберге, для вас ваше будущее положение сводится только к власти. Может быть, со временем оно и для меня станет тем же, но прежде это было не так: я стоял во главе своих рабочих и все, что я делал, совершалось при их участии и для них; как каждый из них в нужде и опасности мог рассчитывать на меня, так я считал, что могу рассчитывать на них. Теперь все по-другому. Как глуп я был! Они не хотят мира, а жаждут войны!
– Да, они хотят войны, – повторил Вильденроде, – и они получат ее! Уж мы усмирим этот мятежный Оденсберг!
– О, конечно, мы победим, – с глубокой горечью ответил Дернбург. – Я заставлю рабочих покориться, и они подчинятся, но, конечно, с непримиримой злобой в сердцах, с ненавистью против меня! Это будет только перемирием, во время которого они будут собирать новые силы, чтобы опять напасть на меня; тогда я опять должен буду отбросить их назад, и так будет продолжаться, пока одна партия не уничтожит другую. Такая жизнь не по мне! Я всегда надеялся, что до самой смерти буду крепко держать бразды правления в Оденсберге, в последнее время мое мнение изменилось. Кто знает, Оскар, не передам ли я вскорости правление в ваши рук, вы сын своего времени, может быть, вы будете здесь более на месте, чем я.
– Боже мой, какой припадок уныния! – воскликнул Вильденроде, ошеломленный и ослепленный неожиданно открывшейся перспективой. – Неужели вы серьезно думаете удалиться от дел?
– В настоящее время нет еще, – сказал Дернбург, выпрямляясь, – я никогда не уклонялся от борьбы, на которую меня вынуждали, не изменю своим принципам и на этот раз.
– Рассчитывайте на меня! – воскликнул Оскар. – И еще одно: директор, по-видимому, боится возможных беспорядков при расчете и увольнении рабочих; хотя необходимые меры приняты, но вы можете располагать мной в случае, если авторитет служащих окажется недостаточным. Вы сами не должны вмешиваться, ваше положение обязывает вас не подвергаться оскорблениям. Положитесь на меня.
– Благодарю вас, Оскар! В вашем мужестве я никогда не сомневался, но в данном случае не уступлю своего места никому. Быть рядом со мной вы можете, пусть видят, что я признаю за вами права сына, я больше не делаю из этого тайны.
Они пожали друг другу руки, и Вильденроде ушел. В передней к нему подошел лакей и доложил:
– На вашем письменном столе лежит письмо из замка Экардштейн; оно прислано полчаса назад, но мы не смели мешать, да и посыльному не было велено ждать ответа.
– Хорошо, – рассеянно сказал барон.
Голова его была занята совсем другим: он думал о намеке Дернбурга на то, что он, может быть, скоро откажется от дел. Было ли это сказано в порыве досады, под влиянием мимолетного каприза, или надо было принимать его слова серьезно? Нет, этот человек был глубоко ранен в сердце, если он действительно будет вовлечен в продолжительную борьбу со своими рабочими, то весьма правдоподобно, что он осуществит свою мысль, и… его место займет Оскар фон Вильденроде. Неужели желанная цель так близка? Глаза Оскара загорелись. О, он не будет страдать припадками сентиментальности, как его тесть, Оденсберг узнает нового хозяина! Он поклялся показать себя Оденсбергу.
Только войдя в свою комнату и увидев на столе письмо, барон вспомнил о докладе лакея. Из Экардштейна? О чем ему оттуда могли писать? Новый владелец майората, без сомнения, знал или подозревал, кто стал ему поперек дороги в его ухаживании за Майей, и, конечно, не мог сделать попытки к сближению с ним как с соседом.
Оскар вскрыл конверт, прочел первые строки, вздрогнул, поспешно перевернул листок и, увидев подпись, побледнел.
– Фридрих фон Штетен! – прошептал он. – Какой дьявол привел его в Экардштейн и что ему от меня нужно?
Он начал читать.
Я вынужден обратиться к Вам по поводу одного очень серьезного и неприятного обстоятельства, – писал Штетен. – Я долго колебался, какой образ действий мне следует предпочесть, и наконец остановился на наиболее мягком, потому что я не могу забыть дружбы, которая связывала меня с Вашим отцом. Итак, я скажу Вам только, что знаю Ваше прошлое, начиная с того момента, когда Вы покинули Германию, до последнего Вашего пребывания в Ницце; когда мы неожиданно встретились там, я (каким образом, это неважно) разузнал о Вас все. Учитывая эти обстоятельства, Вы, разумеется, поймете, что я требую очистить место, занимаемое Вами в настоящее время в Оденсберге. Говорят, Вы жених дочери г-на Дернбурга, но Вы сами должны знать лучше других, что потеряли право связывать свою жизнь с жизнью юного, чистого существа; было бы преступлением против г-на Дернбурга и его семьи, если бы я не открыл ему глаза и позволил совершиться этому браку. Избавьте меня от горькой необходимости выступить в качестве Вашего обвинителя, уезжайте из Оденсберга! Предлог к отъезду найти нетрудно, а как Вы потом порвете свои отношения с семьей Дернбурга, Ваше дело. Даю Вам неделю срока, если по его истечении Вы еще будете в Оденсберге, я буду вынужден заговорить, и г-н Дернбург узнает правду. Я даю Вам время для отступления; это единственное, что я еще могу сделать для сына моего покойного друга.
