Сьюзен Джонсон - Любовница на неделю
— Я здесь, дорогой, — склонясь над ним, прошептала она и поцеловала его в щеку. — И настаиваю на том, чтобы ты хорошо себя вел.
Его тихий смех почти сразу же перешел в стон.
— Я хочу есть, — с трудом переведя дух, сказал Дермотт.
— Сегодня у тебя есть выбор, дорогой. Бетти с кухаркой уже с рассвета на ногах.
Он снова обежал взглядом комнату.
— Где рубашка?
Графиня недоуменно посмотрела на Шелби, не понимая, чего хочет ее сын.
— Она у меня, сэр.
— Принесите ее, Шелби, — приказала графиня, желая дать сыну все, что он только пожелает.
Когда Шелби принес в комнату мятую рубашку, графиня удивленно вскинула брови, но промолчала, а когда Дермотт попытался поднять руку/чтобы забрать рубашку у секретаря, помогла ухватить ее. Почувствовав аромат духов, графиня немедленно пришла к соответствующим выводам.
С тех пор Дермотт стал медленно, но неуклонно выздоравливать. Мать внимательно следила за тем, чтобы его малейшие прихоти мгновенно выполнялись. Шелби, который до сих пор считал ее непрактичной и психически неуравновешенной женщиной, был чрезвычайно удивлен тем, насколько твердо она взяла в свои руки бразды правления.
Две недели спустя графиня с Дермоттом сидели в надвигающихся сумерках на террасе, наслаждаясь последними лучами пурпурного заката. Дермотт небрежно развалился в шезлонге — в последние дни он здорово поправился благодаря своим любимым блюдам, и в первую очередь бифштексу, который ему стали подавать, едва он смог самостоятельно сидеть.
Графиня рассеянно покачивалась в кресле-качалке, которую привезла на остров еще девочкой — в те дни, когда ее отец только купил это поместье. В ее волосах не было заметно седины, и вообще она так прекрасно сохранилась, что однажды Шелби даже в шутку спросил ее, не вышла ли она замуж еще ребенком.
— Мне нравится запах духов, исходящий от той рубашки, которую ты хранишь. — Раньше она об этом не упоминала, но сегодня решила рискнуть, поскольку Дермотт как будто пребывал в прекрасном настроении. — Хотя, конечно, это не мое дело, — с улыбкой добавила она.
— Я все гадал, когда вы об этом спросите. — Он тихо засмеялся.
Эта леди, должно быть, кое-что для тебя значит. Он долго не отвечал, а когда ответил, слова его прозвучали несколько неуверенно.
— Пожалуй, да.
— Но если ты сам точно не знаешь, зачем тогда хранишь рубашку? — осторожно поддела она сына.
— Вы правы…
Воцарившееся молчание нарушал только отдаленный крик чаек.
Дермотт закинул ногу на ногу, окинул беспокойным взглядом море, расправил рукава халата, а когда наконец заговорил, голос его был необычайно тихим.
— Помните, я говорил вам, что был женат?
— Нет, не помню, — графиня озабоченно наморщила лоб. — Как странно, что я забыла такую важную вещь! Я знала эту девушку?
Он покачал головой:
— Я женился в Индии.
— Ты был в Индии?
— Целых пять лет, — пробормотал он. Она на секунду закрыла глаза, а когда вновь их открыла, сказала:
— Так обидно, что я не могу этого вспомнить!
— Это не важно, мама, — мягко сказал Дермотт. — Вы никогда не видели ни жены, ни сына. Они умерли в Индии.
— Какой ужас, дорогой! — Она коснулась его руки. — Жаль, что я этого не знала. Подумать только, как ты, должно быть, горевал…
Он не отвечал очень долго, болезненные воспоминания со всеми их «если бы» и «нужно было» вновь ожили в его мозгу.
— Я так и не смог этого забыть.
Она никогда еще не видела его таким печальным.
— Ты должен был мне об этом сказать. — Она всплеснула руками. — Ой, что же я говорю! Дорогой, мне очень жаль, что я была настолько поглощена собой, когда ты так отчаянно во мне нуждался.
— Это не ваша вина, маман.
— Я должна была заметить твое горе.
— Я старался его не показать. — Он хотел защитить ее от новых переживаний — его отец и так достаточно заставил ее страдать.
— Но все же за мной больше не надо ухаживать, как за больным ребенком, — улыбнулась она. — Теперь наступила твоя очередь. Когда ты был при смерти, я поняла, какое это счастье, что ты у меня есть. А сейчас я хочу позаботиться и о твоем счастье.
Он задумчиво посмотрел на закат.
— Теперь я уже и не знаю, смогу ли его узнать — счастье. Хотя, — тихо добавил он, — сегодня я смотрю на закат и вижу его красоту. — Он едва заметно усмехнулся. — Это уже явный прогресс.
— То, что с тобой случилось, помогло нам обоим оценить радость жизни. Мне кажется, мы оба слишком долго жили прошлым.
— Я все равно ничего не забуду. — Его глаза наполнились слезами.
— И не надо, — прошептала мать. — Никто, этого от тебя не требует. А теперь расскажи мне о своей семье, — добавила она. — Я хочу все знать. Как выглядела твоя жена? Как ты с ней познакомился? Был ли мой внук на тебя похож? Была ли у него твоя улыбка?
Этим вечером Дермотт впервые после возвращения в Англию откровенно рассказывал о своей семье. Он поведал матери о своих переживаниях, о своей глубочайшей любви к жене и сыну, о том, что его до сих пор мучает чувство вины перед ними, сознался даже в неумеренном пристрастии к спиртному сразу после их смерти.
Когда же он закончил свой рассказ, его мать сказала:
— Как же ты был счастлив! Я это знаю, потому что тоже очень сильно тебя люблю. — Она подняла руку, указывая на полное мерцающих звезд небо. — В этом бесконечном мире мы не всегда можем управлять своей судьбой. — Она грустно улыбнулась. — Чтобы в этом убедиться, я потеряла массу времени. Не трать свою жизнь на это, дорогой. Пожалуйста!
Дермотт понимающе улыбнулся.
— Мне приятно, что вы вернулись, маман. Теперь я больше не чувствую себя одиноким. И может быть, прошлое…
— Останется только воспоминанием, которое ты навсегда сохранишь в своем сердце, — глядя на него нежным взглядом, сказала она. — Хотя лишь немногим из нас удается сохранить такие прекрасные воспоминания.
«Ей-то как раз вспомнить нечего», — с болью подумал Дермотт.
Внезапно графиня расправила плечи с таким видом, будто готовится отразить атаку; Дермотт с детства помнил этот жест — так бывало всякий раз, когда в комнату входил отец.
— Однако подумай, дорогой, — с решимостью, вполне соответствующей ее позе, продолжала графиня, — если мы собираемся жить настоящим, не настало ли время известить о твоих чувствах женщину, чьими духами пахнет та рубашка, что ты хранишь?
— Не знаю, будет ли справедливо сообщать ей о моих чувствах. Я могу принести ей слишком много горя.
— Возможно, она предпочла бы сама решать, что для нее лучше. И если ты не сочтешь это вмешательством в твои дела, я бы хотела с ней познакомиться.
Пробыв столько времени без матери, Дермотт теперь не возражал против ее вмешательства. Тем не менее, он решил ее предупредить:
