Евгения Марлитт - Златокудрая Эльза
Помощь не являлась. Очевидно, мысль дочери о том, что родители будут волноваться, была напрасной. Наверное, они думали, что она все еще в замке, и будут до десяти часов ждать ее, так что раньше полуночи нельзя было надеяться на избавление.
Становилось уже слишком прохладно. Елизавета, дрожа от холода, завернулась в легкую накидку и повязала шею носовым платком. Ей пришлось оставить скамейку и походить взад-вперед, чтобы оградить себя от простуды, причем часто перегибаться через перила и смотреть вниз.
Ее ноги все еще подкашивались, когда она вспоминала свирепое преследование Берты. Чем объяснялась ее ярость? Она твердила о чьем-то сердце, которое Елизавета у нее похитила. Не была ли госпожа Фербер права, когда предположила, что Гольфельд играл какую-то роль в странном поведении Берты?
Елизавета устало прислонилась к холодной стене. Другой образ всплыл в ее памяти. Все было кончено, кончено навсегда! Она сама разорвала всяческие отношения с особняком Линдгоф. Она лишила Елену иллюзий, на которых сконцентрировались все ее надежды, она отвергла «великодушное» предложение ненавистного ей Гольфельда и отказалась от щедрости фон Вальде, готового дать ей в приданое часть состояния ослепленной мошенником сестры… Его гордости, должно быть, нанесена болезненная рана. Фон Вальде никогда не простит ее и теперь поспешит уехать, как собирался, в какое-нибудь долгое путешествие за моря, за океаны. Она его никогда не увидит.
Елизавета закрыла лицо руками, и слезы заструились между ее пальцами.
Вдруг, когда она, вытерев лицо, снова посмотрела вниз, ей показалось, что там, где лес примыкает к парку, виднеется красноватый свет. Это, без сомнения, был факел, двигавшийся по узкой дорожке, которая привела Елизавету к «Башне монахинь». Свет внезапно остановился. В эту минуту до слуха несчастной донесся слабый зов. Она с радостью поняла, что приближается помощь, что ее ищут. Она откликнулась, хотя знала, что ее крик не будет услышан. Свет еще минуту оставался неподвижен, затем стал быстро приближаться.
– Елизавета! – пронеслось вдруг по лесу.
Этот голос проник в ее сердце – это был «его» голос. Фон Вальде звал ее, она услышала глубокое беспокойство.
– Здесь! – крикнула она вниз. – Я здесь, на башне.
Через несколько минут фон Вальде стоял на верхней ступени лестницы и сильной рукой тряс дверь. Вслед за тем он толкнул ее ногой, и старые доски с треском разлетелись. Фон Вальде вышел на площадку. В одной руке он держал факел, а другой притянул девушку к свету. Он был с непокрытой головой, его темные волосы в беспорядке падали на лоб, мертвенная бледность покрывала его лицо. Он окинул Елизавету быстрым взглядом, желая убедиться, что она невредима. Он очень волновался, его руки дрожали. В первую минуту он был не в состоянии выговорить ни слова.
– Елизавета, бедное дитя! – наконец проговорил он. – Сюда, в эти темные стены, в эту жуткую ночь загнало вас унижение, которое вы перенесли в моем доме.
Елизавета решила объяснить ему причину своего пребывания здесь и в нескольких словах изложила ему суть дела. При этом она стала спускаться с лестницы. Рудольф пошел вперед и протянул ей руку, но она взялась за веревку, служившую перилами и сделала вид, что не заметила его движения.
В эту минуту сильный порыв ветра потушил факел. Они очутились в совершенной темноте.
– Дайте мне руку! – сказал фон Вальде повелительно.
– Я держусь за перила и мне не надо никакой опоры, – ответила она.
Не успела Елизавета произнести эти слова, как почувствовала, что ее обхватили две сильные руки, которые, как перышко, подняли ее и снесли с лестницы.
– Глупое дитя! – сказал фон Вальде, опуская ее на лужайку, – не могу же я допустить, чтобы вы разбились о каменные плиты этой башни.
Елизавета направилась по дороге, ведущей к Линдгофу. Этот путь являлся самым коротким. Фон Вальде молча пошел рядом с нею.
– Вы, кажется, имеете намерение расстаться со мною, не сказав мне ни слова примирения? – произнес он, внезапно останавливаясь, причем в его тоне послышалось огорчение и сдержанная досада. – Я имел несчастье обидеть вас?
– Да, вы причинили мне боль.
– Тем, что тотчас не привлек к ответственности своего двоюродного брата?
– Вы не могли сделать это, потому что его сватовство совершилось с вашего ведома. Вы, как и другие, хотели заставить меня выйти замуж за господина Гольфельда.
– Я?! Заставить вас? Дитя, как плохо вы понимаете мужское сердце. Знайте, я удалю все, что может вам напомнить сегодняшнее событие. Вы охотно бываете в Линдгофе?
– Да.
– Баронесса Лессен покинет замок и я хочу просить вас поддержать мою сестру, когда… Когда я снова отправлюсь в дальние страны. Вы согласны?
– Этого я не могу обещать вам. – Но почему?
– Ваша сестра не захочет моего общества, даже если… Я уже сегодня сказала, что не буду носить другого имени.
– Странный ответ. Но это к делу не относится. А, теперь я понимаю. Вы думаете, что я одобрил выбор Гольфельда потому, что на вашу долю выпало дворянство. Что? Разве не так?
– Да, я так думаю.
– И считаете, что я на этом же основании прошу вас не оставлять мою сестру? Вы убеждены вообще, что во всем, что я делаю, думаю, аристократизм играет главную роль?
– Да, именно так.
– Ну, тогда я спрошу вас, какое имя вы носили, когда я здесь, на этой самой дороге, просил вас высказать мне пожелание в день моего рождения?
– Тогда мы еще не знали, какую тайну заключает в себе башня, – чуть слышно прошептала Елизавета.
– Вы забыли те слова, которые должны были сказать мне?
– Нет, они запечатлелись в моей памяти, – быстро ответила девушка.
– И вы считаете возможным, что они могут закончиться: «Будьте здоровы в наступающем году» или что-то в этом роде?
Елизавета ничего не ответила, а смотрела на него, сильно покраснев.
– Выслушайте меня спокойно, Елизавета, – продолжал фон Вальде, однако сам был далеко не спокоен, и его голос прерывался от волнения: – Человек, которого судьба наградила всеми благами жизни, пренебрег этими преимуществами, когда начал серьезно мыслить. Он создал себе идеал своей жизненной спутницы, однако с течением времени убедился, что этот образ навсегда остался несбыточным идеалом, потому что в поисках его он достиг тридцати лет. И вот, когда всякая надежда была потеряна, блеснула яркая утренняя заря, которая всецело завладела его душой и вместе с тем повергла ее в бесконечное море сомнений, не дающих ей возможности поверить в неожиданное счастье. Елизавета, этот человек нашел драгоценный образ. Удивительно ли, что зрелый человек, не обладающий броской наружностью, недоверчиво и боязливо взирал на другого, отличающегося молодостью и красивой внешностью? Удивительно ли, что из-за одного поступка молодой девушки он на минуту увлекся самыми смелыми надеждами, а в следующее мгновение впал в полное отчаяние? Разве не казалось очевидным, что молодость привлечет к себе молодость. И когда ему сказали, что его обожаемый кумир будет принадлежать другому, то он испил эту горькую чашу до дна и ответил «да», потому что думал сделать приятное для той, которую он втайне любит! Елизавета, сегодня я совершенно уничтоженный стоял в полном отчаянии на пороге павильона. Вы не можете понять, что значит, когда человек видит гибель своих мечтаний и надежд! Нужно ли вам рассказывать о чувствах, волновавших меня, когда вы отвергли знатное имя, и я понял, что ваш союз с Гольфельдом стал невозможен?
