Николь Фосселер - Время дикой орхидеи
За почти десять лет брака не было такого периода, когда бы он чувствовал, что укротил, заземлил Георгину. Это был бы ложный вывод. Этот океан, которым была Георгина, мог временами казаться гладким и мягким, но он был непредсказуем, полон коварных мелей, течений и неизмеримых глубин. Пока еще он мог как-то держаться на поверхности, однако силы его иссякали: он боялся в ней утонуть.
– Картика сказала, ты хочешь поговорить со мной?
Пол глубоко вздохнул, прежде чем повернуться.
В саронге и кебайе она стояла в дверном проеме, немного неуверенно, немного нетерпеливо. В ее синих глазах плавал невысказанный вопрос, почему он в это время дня был не на складе.
– Да. – Он вымучил из себя улыбку, колеблясь, то ли остаться здесь, в кабинете, то ли пойти с ней в салон, а может быть, на веранду, но в конце концов опустился за письменный стол.
Ему стоило труда посмотреть ей в глаза.
– Речь пойдет о наших мальчиках. Они должны пойти в школу.
– Но почему? – Она была всерьез удивлена. – Они и без того давно умеют читать, писать и считать. Оба бегло говорят по-английски и по-малайски и в изучении французского делают успехи. Дункан даже может объясниться на южно-китайском хок-кьень. И я с ними учусь каждый день.
– Этого недостаточно. Им необходимо настоящее образование. И подобающее воспитание.
В том, как она втянула воздух, он расслышал, как больно задел ее этим.
– Твоя тетя и ее муж были так любезны, что нашли для них подходящую школу. Через две недели Дункан и Дэвид отправятся в Лондон.
– Нет, ни за что! – В ней внезапно поднялась волна гнева, из глаз посыпались искры. – Если так надо, пусть идут в школу здесь, в Сингапуре!
– С китайскими детьми? С малайскими?
– Да, а почему нет?
Его ладони, беспокойно бегавшие по бумагам на столе, сжались в кулаки.
– Об этом не может быть и речи! Для тебя, возможно, было и достаточным расти здесь, наверное, поэтому ты и смотришь на все другими глазами. Может быть, тебе не хватает необходимого кругозора. Но я думаю о будущем. И если они захотят чего-то добиться в этом мире, им понадобится основательное образование. – С каждым словом он обретал все более твердую почву под ногами и заговорил свободнее: – Я так решил на благо обоих. Они поедут в Англию.
– Мой отец никогда не позволит тебе послать своих внуков на чужбину.
Этот аргумент обладал не столь большим весом – ввиду ее собственной истории, и все же она бросила его на чашу весов.
– Твой отец целиком и полностью на моей стороне. Образование и для него всегда было огромным благом, тебе следовало бы это знать.
Из ее горла поднималось глубокое, мрачное шипение.
– Ты не отнимешь у меня детей!
Костяшки его пальцев побелели, сжатые до боли, когда он нанес ей удар в самое сердце:
– Ты поедешь с ними.
Доски пола обратились в пыль и расступились под ее босыми ногами.
– Только не это, – прошептала она.
Он старался сохранять спокойствие. Оставаться деловым.
– Я пытался уговорить твоего отца, чтобы он отвез их в Англию или сопровождал вас троих. Он давно не был в отпуске, уже не один десяток лет не был на старой родине. Какое-то время я мог бы справиться с делами и один. Но он не хочет, он считает, что здесь без него не обойтись.
– Нет, Пол. – Она медленно покачала головой; ее гнев, казалось, рассеялся – может быть, парализованный ужасом, на мгновение. – Я не вернусь в Англию. Никогда больше. Я не поеду с ними. И ты не можешь принудить меня.
– Неужто ты любишь этот остров больше, чем своих детей? – Его глаза сверкнули от холодной, едва скрываемой ярости. – Какая же ты мать после этого!
В ушах у Георгины шумело, будто волна за волной в ней бушевал гнев.
– Ты бессердечное чудовище!
Она резко развернулась и выбежала вон. Через холл, на гладком полу которого чуть не поскользнулась, прочь из дома, в сторону конюшни и кликнула саисов, чтобы запрягали. Пол выбежал за ней следом, выкрикивая ее имя, но она не остановилась, не оглянулась.
Как молния бьет в землю резко, ослепительно и со всей силой, так она приняла решение. После того как недели напролет терзалась вопросами и сомнениями; через массивную гряду темно-серых туч, набрякшую на небе грозой, но никак не желающую разразиться.
Она не станет ждать, когда Пол зашлет ее и сыновей на корабле в Англию. Она не останется больше в этом доме, который так и не стал ей домом. Не останется с этим мужчиной.
Сумеречный свет конюшни окружил ее, и фырканье лошадей, теплый, уютный дух соломы и тел животных; сладкое предвкушение – взять в свои руки собственную жизнь.
– Куда ты собралась? – Пол схватил ее за локоть и рванул к себе.
– Отпусти! – Она пыталась высвободиться из его хватки, отбивалась от него свободной рукой, пинала его по ногам, теряя равновесие.
Он грубо прижал ее к стене и держал обеими руками, как она ни крутилась, ни дергалась. Краем глаза она увидела лицо саиса с испуганно расширенными глазами, выглянувшее из-за угла и тут же снова исчезнувшее; в такой ссоре между туаном и мэм лучше не попадать между фронтами.
– Ты не можешь меня запереть! – выкрикнула она ему в лицо.
– Я и не собираюсь тебя запирать. Черт возьми, Георгина, неужто ты не можешь меня понять? – Он выглядел яростным и озабоченным, глаза сверкали обидой. – Я же это не для того, чтобы помучить тебя!
Высокие накаты волн ее гнева слились, собрались в поток, который неумолимо поднимался все выше и выше, увлажнил ее глаза, придав им дымчато-голубой оттенок.
– Я не могу вернуться в Англию. Пожалуйста, Пол! Все, только не это.
Он прижался лбом к ее лбу.
– Подумай о наших мальчиках, Георгина. Я знаю, что требую от тебя огромной жертвы. И даже если ты мне, может быть, и не веришь, для меня это тоже жертва. Но я прошу тебя, думай в первую очередь о них двоих. Тут они просто не получат необходимого образования. Чтобы из них со временем что-то вышло. А в тебе они будут нуждаться первое время. На то ты их мать.
Ее мускулы ослабли. Дрожащими ладонями он гладил ее плечи, потом обхватил ее лицо.
– Не думай сейчас о себе. Или обо мне. Только о наших мальчиках. Пожалуйста.
Слезы текли по ее щекам.
– Я не могу, Пол. Я просто не могу.
Георгина начала плакать, громко и безудержно, из глубины души, из горя, корни которого уходили в далекое прошлое. Которое она уже позабыла, которое считала давно зажившим.
Больше не сопротивляясь, она дала Полу прижать ее к груди и сама приникла к нему.
– Я знаю, – бормотал он, не выпуская ее из объятий. – Я знаю.
Как будто и правда знал, отчего она страдала.
* * *Сингапур сиял в слепящем свете солнца, которое рассеивало последнюю дымку раннего утра и до блеска натирало воздух.
