Кортни Милан - Доказательство любви
Она не сморщилась, как высохший панцирь какой-нибудь личинки насекомого, не спряталась от постигших ее несчастий, как слабое, изнеженное создание. Она лишь отклонила обычные возможности и сделала выбор, который позволил ей добиться того, к чему она стремилась.
– Самое лучшее в образе мадам Эсмеральды, – продолжала она, – была необходимость постоянного получения новых знаний – ведь помимо ремесла предсказательницы приходилось изучать финансы, промышленность, даже науки. Гораздо проще предсказывать будущее, когда тебе известно настоящее. Да и никто, естественно, никогда и не мог заподозрить, что я что-нибудь в этом понимаю.
Он надеялся, что знания пробудят в нем если не презрение, то, по крайней мере, равнодушие. И снова так не случилось. Близкое знакомство с ее прошлым не рождало в его душе ничего, кроме уважения.
– Скажи мне, – прошептал он, уткнувшись в ее плечо, – ты говорила, что узнала, будто все вокруг лгут, когда тебе было девять. Как это произошло?
Стемнело. Он ощущал ее дыхание по тому, как вздымалась ее грудь, соприкасаясь с его ладонями, слышал его размеренный, тихий звук. Однако линия ее плеча практически слилась с тенью, превратившись в едва различимый силуэт.
– Когда я была еще совсем маленькой, – проговорила она, и звук ее голоса был тих и печален, как едва слышное журчанье ручейка, – меня отдали в пансион. Я была испугана и смущена, как только может быть смущен и испуган четырехлетний ребенок. Воспитательница сказала мне, что, если я перестану хныкать и буду хорошей, моя мама придет и заберет меня.
Возможно, виноваты его руки, лежащие на ее плечах и создающие иллюзию близости. Может, он просто не ожидал от нее подобной силы откровений. Однако его потрясла жестокость, с которой маленькую девочку заставили поверить в эту ложь. Его руки сжались.
– Так что я была хорошей. – Ее бесстрастный рассказ лишь усилил ощущение проникающего до костей льда. – В это, вероятно, трудно поверить, но я была тихая, вежливая… и честная. По крайней мере, в том возрасте. Я никогда не плакала, ни разу – а ты можешь себе представить, как жестоки бывают маленькие девочки.
Гарет видел, как мальчишки в Харроу издевались над теми, кто не принадлежал к знатным семьям. Как они изгоняли из своих рядов неуклюжих и тихих. Он вполне представлял, что имела в виду Дженни.
– Я была исключительно хорошей до тех пор, пока мне не исполнилось девять. Одна девочка толкнула меня, я разбила коленку и испачкала платье. Ничего необычного, понимаешь. И пока я мысленно говорила себе, что все будет хорошо, как только моя мама за мной вернется, я поняла, что прошли годы. Она не придет за мной. Никто не придет, не важно, какой бы хорошей я ни была. Миссис Девенпорт солгала мне, я буду всегда одна.
Гарет проглотил комок в горле.
– И что ты сделала?
Ее плечи приподнялись, что, как решил Гарет, должно было означать безразличное пожатие.
– Я перестала быть хорошей. И вот я здесь.
Она обернулась и улыбнулась ему, словно говоря, что все это не имеет значения.
– Но все эти разговоры обо мне довольно скучны. А как ты? Тебе было двадцать один год, когда ты обнаружил, что все лгут?
Гарет замолчал, явно не желая продолжать разговор. Частично потому, что он скорее хотел больше узнать о ней, чем рассказывать о себе. Но помимо этого эгоистичного желания, он просто не мог плакаться ей о своих мелких неприятностях. Только не сейчас, после ее горькой и откровенной исповеди.
– Все как обычно, – наконец произнес он. – Разочарования любви.
– Женщина? – Должно быть, ему удалось как-то высказать согласие с ее утверждением, поскольку она взяла его холодную руку в свою. – И, могу предположить, другой мужчина.
– Не просто другой мужчина, – поправил ее Гарет. – Этим мужчиной был мой дед.
Ее дыхание перешло в свист.
– Господи Всемогущий. Как же это… Я имею в виду зачем?
– Это было пари. Я собирался попросить ее выйти за меня замуж. Мой дед – он занимался моим воспитанием после смерти отца – решил, что она недостаточно хороша, чтобы стать будущей маркизой Блейкли. Я сказал, что это не так. Он поспорил со мной, что докажет обратное.
– Что ты имеешь в виду, «поспорил, что она недостаточно хороша»? Звучит ужасно.
Не более, чем разлучить мать Гарета с сыном только потому, что она снова вышла замуж. Гарет махнул рукой.
– Это было частью его уроков. О том, как управлять поместьем. О возложенных на пэра Англии ответственности и обязательствах. Положение обязывает. Он сказал, что у меня плебейские инстинкты, и он должен отучить меня от них.
– Поэтому он… он…
– Поэтому он переспал с женщиной, на которой я собирался жениться, да.
– И он назвал это уроком? Звучит как пытка. Да как он вообще смог рассказать тебе, что сделал?
– В этом не было необходимости. Он позаботился о том, чтобы я сам их услышал. Видишь ли, она довольно громко произносила его имя.
Долгая тишина.
– В то время, – наконец решилась предположить она, – его звали лордом Блейкли, да?
Господи, благодарю тебя за умных женщин, которые понимают значение этой краткой речи, не заставляя меня раскрывать более, чем уже сделал. Гарет нежно коснулся изгиба ее позвоночника.
– И с тех пор как ты унаследовал… – начала она.
– Прошли годы. И все равно. С тех пор как я сам стал лордом Блейкли, я не в силах слышать это имя из уст женщины. Только не в такую минуту.
В двадцать один год перед ним открывалось столько же перспектив в жизни, как у муравья горизонтов. Однако он и в самом деле чувствовал себя муравьем – столь тривиальны и ничтожны были его заботы. Песчинкой по сравнению с пиком горного хребта.
У нее не было ничего. По всем правилам, Дженни должна была бы последовать по пути, ожидавшему падшую женщину в их мире. Отчаяние. Продажная любовь. Все должно было бы завершиться ее драматической смертью на какой-нибудь заснеженной парковой аллее. Так видели судьбу отчаявшихся женщин авторы этих популярных готических романов. Но Дженни не сделала романа из своей жизни.
Нет, и сейчас именно ее рука лежит на его груди, ее голова уткнулась в его плечо. Она предложила ему утешение, и он, эгоистичное создание, впитал теплоту ее сердца, насладившись ею точно так же, как недавно наслаждался ее телом.
Много лет назад он променял неопределенный комфорт общения на гарантию превосходства. Это был прощальный дар его деда или проклятие? Если это все, что мучило его это время, есть ли оправдание годам добровольного одиночества?
Гарет тряхнул головой, отгоняя черные мысли в сторону.
Ночная пелена опустилась, и он уже не в состоянии был различать ее очертания в темноте. Он прижал ее к себе поближе. Она казалась слабой и, несомненно, вымотавшейся. Она почти не спала прошлой ночью. Равно как, по той же причине, и он.
