Марина Струк - Обрученные судьбой
— Я вернулся домой, но нашел только могилу матери да отца, еле живого от пережитого. У него случился удар — почти обездвижена левая сторона тела, плохо говорит, ведь губы едва подчиняются ему. Лев, некогда своим рыком заставлявший трепетать от ужаса, ныне даже шевелится с трудом, — произнес Владислав, глядя в глаза Ксении. — Я потерял почти всю семью, всех, кого любил. А теперь скажи мне, разве мал мой счет к Северскому? Ведь это он первопричина несчастий моей семьи.
Ксения отшатнулась от него в испуге, распознав в черноте глаз пожирающее его изнутри пламя слепой ненависти. Но он не дал ей отстраниться от него, положил ей ладонь на затылок, удержал на месте, заставляя по-прежнему смотреть в его глаза.
— Ты боишься меня, моя драга? — тихо спросил Владислав, и Ксения кивнула несмело. Он грустно улыбнулся и вдруг притянул ее к себе, коснулся губами сначала лба, прямо у линии повойника, а после губ — легким и мимолетным поцелуем. Потом уперся лбом в ее лоб так, что они стали так близко друг к другу, глаза в глаза смотрели, не отрываясь.
— Я не хочу, чтобы ты боялась меня, — прошептал он, ласково проводя ладонью по ее щеке. — Мне не по себе от того, что ты боишься меня. Nemo amat, quos timet {12}.
— Я не могу не бояться того человека, что носит в себе зерно мести. Человека, который может погубить меня неосторожным решением, одним неправильным действом, — произнесла Ксения, не понимая ни слова из последней фразы, отвечая на те, что были первыми, в надежде достучаться до него. Она чувствовала, как незримо что-то меняется меж ними, как постепенно открывается ей его душа, и спешила достучаться до его сердца, до его совести, пока не стало слишком поздно.
Владислав снова улыбнулся ей грустной улыбкой, при виде которой Ксении захотелось вдруг плакать, комок подступил к горлу, а потом шляхтич отпустил ее, не стал удерживать ее, поднимая руки вверх, словно сдаваясь на ее милость. Она тут же подскочила с места, не в силах более терпеть ту борьбу эмоций и чувств, что происходили ныне в ее душе. О Господи, сможет ли она возненавидеть его, когда он сотворит то, что задумал, ведь ныне она отчетливо понимала, сколько зла принес Северский в его семью? Она должна ненавидеть его, а она оправдывает его в глубине души, признавая его право на боль и отмщение за смерти родных. Разве не глупо?
Ксения резко развернулась, едва удержав летник на своих плечах, зашагала стремительно прочь большими шагами, борясь с неудержимым желанием остаться тут, подле него, укрыться от всего происходящего в его руках, забыться под его ласковыми губами. Бежать, бежать отсюда, быстро, приказала она себе, но тут же остановилась, едва он тихо позвал ее по имени, будто на невидимую стену натолкнулась, обернулась на него.
— Ксения, — повторил Владислав, не поворачивая к ней головы, по-прежнему глядя на солнце, медленно поднимающееся из-за края земли. — Что, если я последую твоему желанию?
— Какому? Отпустишь меня к отцу? — спросила Ксения, чувствуя, как в ней поднимается волна радости. И вместе с этим ее вдруг захлестнуло отчаяние: Владислав оставит ее, отправит к отцу, и она никогда более не увидит его, не коснется его. Стало так горько, что она едва удержалась, чтобы застонать в голос, вздохнула глубоко, сдерживая себя и этот стон, больно рвущий ее грудь. Что с ней? Почему так больно? Так не должно быть!
— Нет, моя драга, боюсь, этого желания я выполнить не в силах, — покачал головой Владислав. — Я не смогу отпустить тебя. Не жди от меня этого.
— Тогда что? — ничем не прикрытое разочарование засквозило в ее голосе. — Откажешься от своей мести Северскому? Неужто пойдешь на это по моему желанию?
— Нет, и это я тоже не в силах сделать, — честно ответил Владислав. — Я непременно убью Северского, и умрет он медленной и мучительной смертью, клянусь тебе в том. Нам обоим нет места на этой земле — либо он, либо я. Кто-то должен уйти ad patres {13}. Или он, или я.
— Тогда почему ты ранее не шел на его вотчину? — спросила Ксения, едва сдерживая раздражение от его упрямства, по-прежнему толкавшего его на отмщение. — Собрал бы свою хоругвь да сравнял бы с землей его усадьбу. Отчего не так?
— Оттого, что я не знал, где она, вотчина его, сначала. В Москве его искал, рассылая своих людей по всему городу, чтобы они хоть что-то о нем узнали. Его родовая вотчина ведь сгорела несколько лет назад, и он в другую перебрался, где и живет ныне, — Ксения кивнула, забыв, что Владислав сидит спиной к ней и не может видеть ее движения. Она слышала по обрывкам холопских разговоров о том, что Матвей Северский только недавно перебрался в усадьбу, куда привел ее после замужества. Темные слухи ходили о сгоревшей вотчине его, темные и страшные разговоры.
— А потом, когда я проведал, где его усадьба, прошел слух, что он уехал в неизвестном направлении, взяв с собой небольшой почет. Я думал, его перехвачу, когда он обратный путь держать будет, а он хитер оказался, проскользнул через мою засаду, укрылся за стенами вотчины, где не взять мне было его таким малым числом людей, да и не обложить осадой, пока остальная моя хоругвь из Тушина подойдет. А тут слух прошел, что жена его отъезжала и ныне в вотчину возвращается. Потому и взял я тебя в полон. Еще сам не зная, кого именно поймал в свои руки. Ты просишь меня отпустить тебя, а это никак неможливо для меня! Не смогу я, Ксеня, выпустить тебя из рук своих, пока…
Его голос вдруг пресекся, будто он смолк под наплывом эмоций, что захлестнули душу, но Ксении не требовалось продолжение. Она могла легко договорить его. «…пока не свершу то, что душа требует!»
Месть, только месть туманила его разум, влекла за собой, двигала им. А она-то думала, что сможет переменить его намерения, взывала к его сердцу! Ксения сглотнула горечь, которой неожиданно наполнился рот, повернулась и зашагала в лагерь, приказывая себе не оборачиваться на его призывы. Слава Богу, он не стал ее догонять, подумала она, подходя к возку, промокая кончиком рукава рубахи мокрые от слез глаза. Она бы не выдержала этого разговора, расплакалась бы при нем, показывая свою слабость. А делать этого Ксения очень не хотела.
У колес возка сидел Ежи, попыхивая чубуком, выпуская в воздух небольшие кольца табачного дыма. Он повернулся к Ксении, но не посторонился, не освободил ей путь к дверце, которую немного загораживал своей спиной. Ксения, конечно, могла бы отворить дверцу, не прося его подвинуться, но при этом ей пришлось бы стукнуть его этой самой дверцей по коротко стриженной, почти обритой седой голове, а она не была уверена, что это ему понравится. Эта мысль вдруг вызвала улыбку, а после вырвался нервный смешок из-за плотно сомкнутых губ, и Ежи внимательно вгляделся в ее лицо, услышав этот звук, что так резанул его слух.
