Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век
Махпейкер ее очень хорошо понимала: впервые кто-то настолько явно взялся перечить Сафие-султан.
– И впрямь дура, – вздохнула Башар. – Мало мы с тобой ей уши драли…
Махпейкер потупилась, скрывая улыбку. Хадидже, к надиранию ушей вовсе не причастная, тоже склонила голову и печально вздохнула.
– О, милое дитя, иди же сюда! – весело расхохотался Мехмед. – Расскажи мне, что ты поняла в творении великого Руми? Он был суфием, ты знаешь?
Дальнейший вечер Мехмед провел почти исключительно в компании Фатимы. Похоже, Сафие-султан больше решила не вмешиваться. Или не могла уже вмешаться.
Калфа переглядывались, но тоже не мешали Фатиме завладевать вниманием султана. Долунай хмурилась, однако сидела смирно. А Махпейкер и подруги слушали беседу, сидя в своем уголке, и все больше убеждались: права была Сафие-султан, тысячу раз права!
Потому как шутки у султана оказались… странными. С каким выражением на лице, как пафосно декламировал он:
Влюбленный – прах, но излучает свет
Невидимый его любви предмет![6]
А затем, усмехнувшись, добавил:
И то постигни, что свирель пропела,
Чтоб твой отринул дух оковы тела.
В глазах у одной из наставниц подозрительно блестели слезы.
– Разве не прекрасно сказал мавлана[7]? – вопросил султан, и Фатима торопливо согласилась с ним.
– Тело – прах, – продолжил Мехмед, – но ради возлюбленного дух способен на многое… гм… да, на многое. И если двое сольются в едином, то будет так, как сказал поэт:
Теперь едино наше бытие,
«Твоё» отныне то же, что «мое»!
Отныне мы не будем, видит бог,
Разни́ться, как колючка и цветок!
Что-то недоброе почудилось Махпейкер в том, как султан произносил эти строки, что-то затаенное блестело в тот миг у Мехмеда в глазах. Рядом снова вздрогнула Хадидже, так, будто ее объял неведомо откуда взявшийся холод.
Когда Мехмед наконец поднялся с подушек, он неторопливо обвел взглядом дворик и сделал Фатиме знак следовать за ним. Долунай расстроенно выдохнула и закусила губу, не сдержав обиды. Кому не хотелось бы получить такой же знак от султана?
Пожалуй, Махпейкер не хотелось бы. Что-то неуловимо жуткое угадывалось во взгляде Сафие-султан, отвернувшейся от происходящего и замершей, словно черная статуя скорби, а также во вздохах наставниц, опускавших головы и откровенно несчастных.
– Похоже, дело вовсе не в третьей невестке, – вполголоса заметила Башар.
– Ты тоже… видишь? – встрепенулась Махпейкер.
– Ай, да что тут видеть? Вот можно подумать, валиде с невесткой новой не справится! Или со старыми. Так может думать лишь тот, кто не знает Сафие-султан!
В этот миг Фатима обернулась и показала всем язык, явно торжествуя, – как тогда, в бане. И снова Махпейкер накрыло ощущение грядущей беды.
– Не забудь завтра принести госпоже валиде воды из чистого фонтана, – произнесла вдруг калфа, и Махпейкер с легким запозданием осознала, что обращаются к ней. Ну разумеется, она ведь по-прежнему одна из ближних служанок валиде, ее черед нести воду для умывания…
– Конечно, наставница, – поклонилась она, стараясь говорить как можно более вежливо. После дерзости Фатимы легко было произвести на калфа хорошее впечатление, а это могло означать какие-нибудь поблажки в будущем…
Взгляд наставницы слегка потеплел, она кивнула и отвернулась.
* * *Утро было солнечным – как и предыдущее, и еще несколько таких же точно перед ним. В саду щебетали птицы, а распустившиеся недавно поздние розы источали дивный аромат.
Махпейкер легко сбежала по ступеням к Фонтану девственниц, прозванному так за дивной чистоты воду, струящуюся из него… и замерла.
Под молодой акацией сидела и плакала голая Фатима.
На ее плечах, спине и бедрах виднелись следы плетей и синяки от чьих-то сильных пальцев. На шею была наброшена петля, и поводок вторым своим концом был привязан к дереву.
Что произошло? Фатима не сумела удовлетворить султана и была наказана – не как в гареме, а жестоко, тяжелой мужской рукой?
В этом случае помочь ей никак нельзя. То, что она сидит здесь, привязанная, тоже входит в наказание. И из-за деревьев за исполнением султанского приказа могут наблюдать вездесущие евнухи – а то и сам султан, если Фатима всерьез его обидела. Ведь могла же, маленькая дуреха, еще как могла – по неумению (обучение-то не завершено!), малолетству или природной наглости. В конце концов, та, что рискнула выступить против самой валиде, и с султаном могла поцапаться, хоть от этой мысли и сводит судорогой живот, а колени наливаются свинцовой тяжестью.
Но Фатиме ни Аллах, ни шайтан не указ. Так что и вправду могла!
Значит, помогать не надо. То есть открыто помогать. Но ведь можно, проходя мимо, оступиться и вылить на несчастную таз с водой. За это, конечно, может достаться уже самой Махпейкер, однако вряд ли сильно – неуклюжесть в гареме хоть и осуждается, но не почитается неприемлемой. Научиться быть желанной и ловкой можно, это дурной характер придержать куда сложнее…
Решено, так и следует поступить. В конце концов, уж кто-кто, а Махпейкер знает, каково оно – томиться под палящим солнцем без глотка воды!
Махпейкер, старательно не глядя на Фатиму, подошла к фонтану, набрала в кувшин воду для умывания, пошла обратно… и тут воздух застрял в ее гортани, а медный сосуд вывалился из рук, окатив водою подол платья.
Фатима не плакала – у нее были вырваны глаза. И на щеках виднелись не дорожки слез, но застывшие кровавые потеки.
А поводок оказался удавкой, крепко и безжалостно захлестнувшей шею девушки. Давно уже мертвой. Успевшей закоченеть.
Махпейкер не помнила, как она бежала обратно, спотыкаясь и нелепо взмахивая руками, как Рухшах самолично подала Сафие-султан таз, полный кристально чистой воды, невесть кем принесенной… Помнила лишь руки валиде, перебирающие ее волосы, и повелительный голос, тоже обращенный невесть к кому (кажется, мелькнули на периферии зрения чьи-то незнакомые тени):
– Оставьте девочку в покое! Довольно с нее. Она увидала не то, что должна была видеть. Но она будет молчать, верно?
Махпейкер судорожно кивнула, давясь рыданиями.
– Вот так, милая. Успокойся. На, выпей отвара и приляг…
Кажется, в отвар были подмешаны какие-то совсем особые травы; по крайней мере Махпейкер заснула почти мгновенно. А потом стало легче.
И, вспоминая мертвую Фатиму, Махпейкер осознала все-таки, какие знаки посылал ей Аллах, пытаясь оградить неразумную от того, что ждало ее, поддайся она на уловки чудовища.
А еще Махпейкер поняла, что именно испытывала она каждый раз, глядя на великого султана Мехмеда.
