Ирина Красногорская - Похождения Стахия
– Я давно искал случая познакомиться с потомками славных берендеев…
– Кто таков? – рявкнул медведем волонтер, точно царь-батюшка Петр. У Мистридии испуганно расширились глаза. Лукия отвернулась. А Гликерия… Гликерия залебезила:
– Ах, как нехорошо вышло. Извини. Совсем из головы…
«И чего она бормочет? – подивился волонтер и тут же догадался: – “Бормочет” тоже, должно быть, от бера – говорить неразборчиво, непонятно».
– Это господин Ефим Крякутной, недавний учитель цифирной школы, ныне подьячий при воеводе, Воейкове то есть, – зачастила Гликерия, – собирает анекдоты, побывальщины, словом, разные дребеденьки.
«Час от часу не легче, – всполошился волонтер. – Подьячий – хвост собачий любит принос горячий. Бойся подьячего и лежачего». Однако принялся подобострастно раскланиваться: приседать, изгибаться, подпрыгивать, касаться рукой давно немытого пола. Гость не отставал от него. Волонтер отметил, что тот весьма искусен в политесе. Стало быть, из этих самых, «новых русских». В университете, наверное, обучался, предположительно – кенигсбергском. Те же повадки, что у покойного Фридриха-Вильгельма, бывшего герцога Курляндского. «Почтил, конечно, своим приходом подьячий честное собрание. Но и мы тут не лыком шиты. Экс-страж герцогини курляндской – не гусь лапчатый!»
Волонтер пожалел, что мала комнатенка – нельзя развернуться как следует. Девки потеснились уже, сгрудились в одном углу, что овечки в тесной кошаре.
– Пора нам домой! – прервал приветствия швед. Он промолчал все посиделки, проскучал. Видно, ничего не понял про бера и берендеев. – Мастридка матушка кликал, – объяснил он свою невежливость. «Блохи его, небось, заели, – предположил волонтер, – вот и заспешил». Он был благодарен шведу – положил конец утомительным эксзерцисам. Да и гости поднадоели. Хотелось побыть одному, догрызть корку, может, и кваску хлебнуть.
– Я имель тут доложить один информация. Присутствия высокого гостя… – швед не спешил уходить. Бывший студент и девки галдели уже во дворе.
– Никаких информаций! – Гликерия выволокла шведа на крыльцо, вернулась в избу и объявила властно:
– Господин подьячий, Стахий, заночует у тебя!
От такого нахальства подруги волонтер сперва хмыкнул, потом сказал по-русски, по-польски, по-немецки и по-шведски:
– У меня нечисто.
– О, это ничего! – ответил гость по-шведски, по-немецки, по-польски и по-русски. Волонтер понимал: некуда подьячему на ночь глядя податься, – но упорствовал:
– Блохи у меня неистовы, комары – кровопийцы.
– Э-э! У всех они в эту пору, – отмахнулся подьячий и закрыл за Гликерией дверь. Чуть позже волонтеру пришлось открыть ее. Вместе с гостем дружно оросили чернобыльник. Покурили перед сном на крылечке. Поговорили.
– Каким ветром занесло вас сюда, господин Думмбер?
– Западным, господин подьячий. Теперь всех заносит в Россию западным.
– Из всех ветров, что в мире есть, мне западный милей… – Подьячий усмехнулся. – Фамилия у вас редкая, господин Думмбер.
– Полагаю, господин подьячий, – единственная! Да и ваша мне прежде не встречалась.
– Это прозвище. В отрочестве много чудил, меня и прозвали «тронутый», «крякутной». А здесь вот, в Переяславле, уже новым прозвищем обзавелся.
Подьячий помолчал, раскурил погасшую, было, трубку.
– Домик у меня в Немецкой слободе. В начале ее. Почитай, на самой Скоморошьей горе, – заговорил подьячий с присущей ему неспешностью. – Так вот, жители слободы Фурцелем меня кличут. Может, слыхали?
– Фурцель? Я правильно понял? – спросил обескураженный волонтер по-немецки. – Так это же… – Он не решился выговорить слово. Постеснялся.
– Правильно! Да, правильно. И есть за что – я, действительно, порчу воздух во всей округе. В свободное время жгу всякую падаль. Поскольку на дыме поганом хочу подняться в небо. И рассчитываю на вашу помощь…
– Вот те на!
– Не страсть к анекдотам заставила меня разыскать вас. Слыхал, вы бывальщины рассказываете о воздушных полетах. Невежественные люди дребеденьками их зовут…
– И не напрасно. В рассказах моих мало правды, а то и нет совсем. Да, я побродил по свету – не по своей воле. Да и вы, как видно, не сидели сиднем тридцать три года.
– Не сидел.
– Ну вот. И я кое-что увидел, кое-что услышал любопытное. Держать при себе этого не стал. Еще и присочинил к нему немного, для занимательности. О полетах часто рассказываю потому, как повсеместно о них мечтают. Слушают с большим вниманием. Сами же оторваться от земли не пытаются. Дело это несбыточное. И Богу, боюсь, неугодное. Вас ждет неудача, господин подьячий.
– Обидно! – Подьячий прихлопнул комара, растер его в ладонях. – Обидно – мерзкая козявка, крошечная дрянь – и летает, а мне, человеку, с умом и некоторыми знаниями, путь в небо заказан. К чему им летать? – Он прихлопнул еще одного комара. – Едва ли эти козявки выбирались когда-нибудь за пределы вашего двора. А я бы… – и не договорил, попросил: – Расскажите мне хоть кое-что, для меня все важно.
– Извольте. Однако это такая малость. Не знаю, право… Вот, хотя бы: в Польше слышал, будто в прошлом веке некий итальянец, именем, кажется, Баратини или Баратино, сделал из соломы и лыка машину, посредством коей поднимался на воздух. Да не один – с двумя товарищами. Итальянец будто служил при польском дворе. Что стало с ним и с машиной, не вем.
В Варшаве посредством крыльев пытался взлететь какой-то монах. Так, говорят, упал, ибо не сделал хвоста.
В Швеции, Курляндии и прочей неметчине о полетах ничего не слышал. Люди там трезвые. Тут уже, в Борках, узнал, в нашей Рязанской провинции некие чудаки летать вздумали. Знаете, небось?
– Ты говори, говори! – Подьячий поднялся, затопал у крылечка, замахал руками – комары одолевали.
– В избу пойдем, – предложил волонтер.
Там положил на скамейку для подьячего тулуп. Сам же улегся на другую голую скамью и продолжил рассказ:
– Так вот, фабричный приказчик, прозваньем Островков, вздумал летать. Шесть лет назад это было в селе Пехлеце. Сделал он крылья из бычьих пузырей. Ничего не вышло. Потом сделал крылья из чего-то иного, как теремки. И сильным ветром подняло его над землей. Не очень высоко, выше человека сначала. Потом понесло и кинуло на березу. То ли береза была невысокой, то ли его потянуло выше, только он расцарапался, говорят, весь.
А еще было в селе Ключ, недалеко от Ряжска…
– Об этом случае я знаю, – сказал подьячий. – Об этом и другом – они описаны в делах воеводской канцелярии. Но еще в 1699 стрелец один делал в Ряжске крылья из перьев и поднялся аршин на семь и тоже кончил падением. И кузнец из села Ключ хотел летать при помощи крыльев. Они все ошибались, Стахий, потому терпели неудачу. Нельзя человеку посредством крыльев подниматься в воздух. Бог сотворил его бескрылым. И не ветер приводит крылья в действие, Стахий, не ветер – все естество птицы или насекомого. Мертвые крылья останутся у человека мертвыми. Да и привяжи к живой птице мертвые крылья, она не полетит. Я пробовал. Нам надо летать иначе. Как летают паучки бабьим летом, гусеницы, – все, кто не имеет крыльев и все-таки летает. Нить паучка неизмеримо велика по отношению к его крохотному телу. Нам не сделать ничего подобного. Посему остается шар! Шар, наполненный дымом, какой легче воздуха.
