Дина Данович - Страсти по Анне
— Что вы делаете в свободное время? — спросила я, в надежде услышать про классическую литературу, стихосложение или риторику.
— Вчера вечером Мурзику делали темную, — ответил Николка, но тут же спохватился.
— Кто этот Мурзик? Кот?
— Да сволочь одна, не обращай внимания.
— Как ты стал говорить! Немедленно выкини эти слова, — приказала я. — Распустился! Так что там за Мурзик?
— Однокашник наш, подлец, предатель и доносчик. Болтает много, наговаривает!
— Что такое «темная»?
— Анна, — сказал Николка, — может, зайдем в кондитерскую?
Стемнело как-то неожиданно быстро. Зажглись фонари и витрины магазинов, настроение было прекрасное. Нет ничего лучше зимнего вечера на улице, когда ты идешь с милым Николкой, когда вокруг спешат люди: студенты, семинаристы, белошвейки… А нам и не надо вовсе никуда спешить. Снег пошел крупными теплыми хлопьями. Мы шли, а снег, белый, новый, прилипал к ботинкам, налипал на подол темного платья.
В кондитерской приятно пахло ванильными палочками, свежим хлебом, чем-то невероятно праздничным. И праздник длился, пока мы через полчаса с тортом в руках не вошли домой. Навстречу выпорхнула Таня, моя горничная. Она сделала большие глаза и прошептала мне, принимая от нас верхнюю одежду:
— Александр Михайлович в раздражении. Куда, говорят, Анна Николаевна исчезли? Я же и знать не могу!
Таня, добрая моя девочка! Она являлась не только горничной, она, и только она, могла легко уложить мои непокорные волосы, пригнать по фигуре платье лучите любой портнихи и утешить, если надо. Мы росли в доме моих родителей вместе. Ее мать работала на кухне, Таня девочкой была смышленой, и маман не видела ничего дурного в том, чтобы мы немного общались. Так из Тани выросла чудесная девушка, образцовая горничная. Выходя замуж, одним из условий согласия на брак я поставила переезд Тани вместе со мною. И так как ее родителей к тому времени не было в живых, она согласилась поехать со мною. Первое время она была единственным близким мне человеком, и я привязалась к ней еще больше. Помимо всего прочего, Таня молилась за меня каким-то особенным способом, и мое ходатайство у Бога я доверила именно ей.
— Рада вас видеть, — улыбнулась она Николке.
— И я, Таня! — И он не лгал, зная, как она помогает мне.
— Возьми торт, отнеси в столовую, — сказал он. Приняв от Николки нарядную коробку с тортом, Таня ушла.
— Наконец! — вышел к нам из кабинета мой муж, Александр Михайлович Зимовин. — Анна, — строго повернулся он ко мне, — не будете ли вы столь любезны сказать, почему вы опоздали к ужину?
— Разве? — удивилась я, оглянулась на часы и вынуждена была признать, что Александр прав.
— Я дожидалась Николку, — попыталась солгать я.
— Кучер сказал, что вы отпустили его, когда Николай вышел. Извольте пояснить!
— Мы гуляли, — развела руками я.
— Здравствуйте, Николай, — слегка поклонился Александр Николке.
— Честь имею! — взволнованно и поэтому слишком громко, с хрипотцой в голосе, отозвался тот.
— Каков! Проходите, пожалуйста. Сделайте милость!
Настроение мое заметно ухудшилось. У Александра была болезненная черта — педантичность. Я же не могла жить по постоянному расписанию, ходить по регламенту и даже чихать в отведенное для того время. Впрочем, чихание Александр принимал за признак дурного тона, а никак не простуды!
Для меня навсегда останется загадкой, почему моя матушка выбрала именно его себе в зятья из полутора десятка претендентов на мою руку. И сердце?! Да, Александр Михайлович был дворянин, образованный и неглупый, занимал должность товарища прокурора. Часто он бывал в столице по долгу службы, но не переехал туда, даже женившись на мне. Он не был военным, что, по мнению моей матушки, тоже было достоинством. Он имел хороший доход и был не самым старым из всех женихов.
И вот мне двадцать, ему — тридцать два, мы венчались три года назад, вместе ездим на приемы и балы; но никакая сила не может меня заставить полюбить этого человека. Я не обязана его любить, знать о его привычках и достоинствах, если он сам не удосужился о них мне рассказать!
Я видела смущение брата: Александр Михайлович отчитал меня в его, Николкином, присутствии.
Я сердилась за неловкость, которую ощущает брат, и настроение праздника ушло.
— Может, стоит выпить шампанского? — попыталась я снять напряжение в столовой, когда мы дожидались ужина.
— Разве сегодня государственный или религиозный праздник? — поднял на меня глаза Александр Михайлович.
— Но… — я осеклась и замолчала.
— Николай, — повернулся к нему Александр Михайлович, — как вам идея с шампанским?
— Благодарю, не сейчас, — ответил быстро Ни-колка, не желая поддерживать неприятную тему.
Разговор шел вяло, неохотно, тем для общей беседы не было, ужин казался невкусным. Александр Михайлович первым поднялся из-за стола.
— Покину вас. У меня еще есть работа, простите! — и ушел в кабинет.
— Идем в комнату, — предложила я.
— «Пыльное окно», как обещала, — напомнил Николка.
«Пыльное окно» было нашей любимой игрой в детстве. Потом мы забыли о ней на некоторое время, до тех пора, пока Николка не приехал домой из училища на первые вакации. Он чувствовал себя скованно и начал даже называть меня на «вы», я предложила ему сыграть в нашу детскую игру. Нехотя он согласился. Через полчаса мы уже снова были лучшими друзьями, и он рассказывал о проделках в корпусе, а я ему — свои сердечные тайны. Тогда мы поклялись всегда при встрече играть в «Пыльное окно», чтобы быстрее привыкать друг к другу.
Смысл игры заключался в том, чтобы как можно лучше изобразить человека, которого знали бы все присутствующие. Если тот остается не угаданным, ведущий становится «фантом» и выполняет любое желание остальных. Обычно просят показать общего знакомого, который ему наиболее удается, или написать шуточное стихотворение. Можно представить, что может насочинять человек, у которого нет ни дара, ни желания творить!
— Я уже придумал, кого загадаю, — перешагивая через две ступеньки, сказал Николка.
— Я тоже.
Свою комнату я называла темницей принцессы потому, что она была рядом с комнатой Александра Михайловича, который в свою очередь играл роль дракона. В первый же месяц нашего супружества я сказала мужу, что консервативна и пожелала иметь отдельную спальню.
Потом в какой-то момент я пожалела о сказанном: в моей жизни наступил тогда глупейший период влюбленности в собственного мужа. В семнадцать лет я была уверена, что нет на свете человека умнее и лучше Александра Михайловича. Но то ли особенности моего характера, то ли холодность Александра Михайловича заставили меня изменить мнение на противоположное.
