Елена Арсеньева - Мимолетное сияние (Марина Мнишек)
Она пыталась найти убежище в погребе и какое-то время отсиживалась там, но темнота и неизвестность вскоре измучили ее и выгнали снова в дворцовые коридоры.
А здесь творилось страшное. По лестнице вверх и вниз сновали люди. Закрывая голову руками, бежал какой-то обезоруженный алебардщик, за ним гнались московиты, свистя и улюлюкая, как на псовой охоте. Мужики вошли в такой раж, что сшибли Марину со ступенек. Она упала, тотчас вскочила, чтобы не быть раздавленной их здоровенными ножищами.
– Где их поганая царица? – вдруг завопили за поворотом. – Подать сюда проклятую еретичку!
Марину точно бы ожгло кнутом. Не только страх заставил ее похолодеть, но и воспоминание о том, что она почти раздета. В одной рубашке, с голыми руками, босая…
Чувство собственного достоинства ожило в ней с такой внезапностью, что у Марины словно крылья выросли. Она побежала по лестнице, не обращая внимания на снующих туда-сюда людей, на кровь, обагрившую стены и ступени. Никем не замеченная, никем не остановленная, она воротилась в свои покои и приказала подать себе одеться. Она уже поняла, что случилась непоправимая беда, но все еще надеялась, что вот-вот Дмитрий придет за ней и одним своим царственным окриком заставит угомониться разбушевавшихся москалей. И она должна вести себя так, чтобы быть достойной супруга!
Мелькнуло кошмарное воспоминание – именно сегодня Москва должна была присягать царице Марине… Она еще не могла поверить, что все мечты ее, все надежды рухнули…
И тут в комнату влетели насмерть перепуганные фрейлины, а за ними Ян Осмольский, юный дворянин из свиты Марины, паж, давно и тайно влюбленный в свою госпожу.
Одним махом он задвинул засов на двери и только тогда повернулся к государыне.
– Беда, моя ясная панна, – выдохнул Осмольский. – Беда! Они идут, тебя ищут, прячься! Сюда они войдут только через мой труп!
Он обнажил саблю и стал напротив двери. В ту же минуту грянул залп со стороны коридора, и от двери полетели щепы. Дым от выстрелов рассеялся, и нападающие увидели, что дверь разломана, а из комнаты им никто не отвечает пальбой. Чьи-то руки просунулись в щели и отодвинули засов, вернее, просто сорвали его.
Дверь распахнулась. Пронзенный выстрелами, Ян Осмольский все еще стоял посреди комнаты, опираясь на саблю. Вот он медленно вскинул ее, покачнулся – и упал под градом обрушившихся на него ударов клинков, топоров, дубинок.
Он лежал на пути мятежников, и, чтобы вломиться в комнату, им и впрямь пришлось переступить через его труп. Его топтали, о него спотыкались…
Не помня себя от ужаса, Марина упала на колени рядом с Яном, и вдруг ее оглушил грубый оклик:
– Эй вы, польские шлюхи! Где ваш царь, где ваша царица?
В то же мгновение какой-то тяжелый ворох обрушился на нее, и все стемнело вокруг.
– Откуда мне знать, где царь! – услышала она прямо над собой голос Барбары и завозилась было в душной темноте, однако получила чувствительный тычок в бок и сообразила, что темный ворох – это юбки Барбары, которая прикрыла ими царицу, чтобы спрятать ее от толпы, так что надо сидеть и молчать!
Вслед за этим началось что-то еще более страшное. Озверевшие мужики валили с ног беззащитных женщин и набрасывались на них по нескольку человек сразу. Они были настолько одурманены кровью, похотью, безнаказанностью, что намеревались изнасиловать даже Ванду Хмелевскую – даму преклонных лет, которая была ранена теми же выстрелами, которые сразили Яна Осмольского, и без сознания лежала на полу!
Марина, маленькая и худенькая, успела в этой суматохе скользнуть к своей кровати, спрятаться за ней и остаться не замеченной московитами.
Она сидела в своем укрытии все время, пока длилась гнусная оргия, не чая, останется ли сама жива и нетронута или придет и ее черед. Наконец кто-то догадался сказать боярам, которые руководили мятежом, что в покоях царицы творится страшное, и Шуйский явился прекратить насилие.
– Где ваша госпожа? – встревоженно крикнул он, врываясь в комнату, где от него в ужасе бросились измученные женщины. – Где пани Марина?
Перед этим человеком Марина не могла обнаружить своего страха. Выступила вперед, не подавая виду, что подгибаются коленки:
– Я здесь, сударь. Что ты желаешь мне сказать или передать? Или просто явился полюбоваться на то, что натворили твои псы?
Шуйский с оскорбленным видом поджал губы.
– Это произошло против нашей воли, – угрюмо принялся оправдываться он. – Клянусь господом богом, что подобное не повторится. И вы, пани Марина, и ваши женщины могут быть спокойны за свою участь. Сейчас мы приставим к дверям надежную стражу, чтобы охранить вас от насилия и ваши вещи от грабежа, а когда смута уляжется, вас проводят к вашему отцу.
Марина едва не осенила себя крестом. Первая добрая весть – отец жив! Она боялась думать об участи его и других своих земляков. Но тут заметила, что Шуйский ни разу не назвал ее царицей или государыней и ни разу не упомянул о Дмитрии.
– Где государь? – спросила она, с трудом прорвавшись сквозь комок в горле. – Где мой супруг? Я приказываю проводить меня к нему!
Злоба исказила лицо князя, и он, по-видимому, изо всей силы сдерживаясь, проговорил относительно спокойно:
– Твой муж, самозванец и расстрига, убит народом. – И тут выдержка ему изменила, он выкрикнул злобно, с ненавистью: – И довольно вам, ляхам, приказывать нам, русским! Кончилось ваше время!
Кончилось время счастья Марины Мнишек…
* * *Много народу полегло в ночь мятежа. Побито было более полутора тысяч поляков и около восьмисот московитов.
Шуйский уже и сам испугался той силы, которую выпустил на волю. И князь Василий Иванович, и его соумышленники целый день метались по городу верхи, разгоняли ошалелый от безнаказанного кровопролития народ и спасали поляков. Их даже не всегда слушались – настолько вошла в раж толпа.
А женщины, запертые в царицыных покоях, все это время пребывали в неизвестности относительно своей участи. Наконец страх их превзошел всякую меру. Они подняли страшный крик, ударились в горькие слезы, и стражники растерянно метались по коридору около дверей, не зная, что делать. Ох, как выли польские бабы!..
Среди всего этого громогласного вопления и плача, среди этой суматохи неподвижной и молчаливой оставалась только Марина. Одетая в самое простое свое черное платье, она неподвижно сидела в уголке комнаты в парчовом кресле. Серые глаза напряженно прищурены, губы стиснуты.
Молодой стрелец заглянул в комнату, намереваясь пригрозить раскричавшимся полячкам, но неловко затоптался на месте. Бывшая государыня-царица Марина Юрьевна, узнал он… Что и говорить, держится с достоинством, подобающим столь высокой особе, хотя росточком и сложением больше напоминает девочку. А ведь ей небось солоней солоного приходится. Прочие бабы да девицы польские хотя бы могут оплакивать своих дорогих погибших, а ей и слезу не пророни по убитому мужу, государю Дмитрию Ивановичу…
