Корделия Биддл - Ветер перемен
Бекман смотрел на почерневшие пустующие здания. Они жались один к другому, словно их надували изнутри, и единственным, что удерживало их в вертикальном положении, было врожденное чувство безнадежности. Одно распотрошенное здание наклонилось в сторону улицы и, казалось, держится только на тонких столбиках и картоне. Другое давно уже испустило дух, от него осталась только пыльная, изъеденная термитами куча деревяшек, которая при каждом дуновении ветерка выбрасывала тучу пыли.
«Совсем как аристократия на всей земле, – подумалось Бекману, – страшно жалеют себя и без конца повторяют: «Было время, и были мы красивы, было время, и мы правили миром. Было время, и мы…»
– Тошно смотреть на вас, – сказал Бекман, вложив в свои слова неожиданную горячность, и вдруг увидел, что добрался до цели. Это была кое-как сколоченная хибара среди развалюх того же рода, но Бекман сразу узнал ее. Ему нужно было найти там дверь и сырые комнаты за ее стенами.
– Как можно осторожнее, Огден, – велел ему Турок, и Бекман без лишних слов согласился. Его не нужно было предупреждать. Осторожность была свойственна всем предприятиям «Экстельм и Кº»: с мистером Гульдом, мистером Морганом, мистером Дрекселем, даже с мистером Вандербильтом – партнерство требовало особого искусства, но Бекман учился у хозяина.
– Щедрое сердце не приносит прибыли, – любил повторять Турок. – Запомни то, что я говорю сыновьям: «Берите что хотите, остальное пусть забирает дьявол».
– Да, и не бегай ко мне со всякой мелочью. Огден, я полагаюсь на твои суждения.
«Берите что хотите», – повторил про себя Бекман. – Вот зачем здесь я». «Не бегай ко мне» – имело совершенно другой смысл.
«Пора», – решил Бекман. Он оглядел улицу. Мальчишки-нищие никуда не девались, наоборот, подвинулись, насколько осмеливались, ближе. «Это им не впервой, – подумал Бекман, – они понимают, что я здесь не случайно. Ждут, что теперь будет. Но, боюсь, я их разочарую».
Неожиданно он повернулся и набросился на них. Быстрота и озлобленность нападения могли бы удивить даже, если бы это сделал человек более скромных габаритов. Бросок такого массивного тела, как у Бекмана, был ошарашивающим. Дети в испуге отпрянули назад, но сделали это недостаточно проворно. Тяжелые ботинки Бекмана сбили их с ног, а по головам загуляла трость с золотым набалдашником и большим топазом на нем.
Бекман не останавливался, пока детишки не встали на четвереньки и потом не захромали поспешно прочь по пустынной улице. Таких нужно учить, подумал Бекман, этих недоносков, этих подонков, эти отбросы, их нужно просто топить при рождении. Мир не настолько велик, чтобы оставлять в нем еще и бездельников с неудачниками. Они, как губки, оторванные от своей основы. Начинают гнить изнутри и заражают вонью все, к чему только притрагиваются. Бекман выпрямился, отряхнул пыль с плеч, почистил тонкое сукно пиджака на груди, спустил рукава и тряхнул манжетами. «Теперь я готов», – решил он.
У единственного в Ньюпорте глубоководного причала стояла готовая к отплытию огромная паровая яхта Экстельмов «Альседо». Это была самая большая из находившихся в частном владении крупных американских яхт и вообще самая большая в мире яхта. Ее построили по самым подробным планам в городе Бременхафене на Северном море, прославившемся дотошностью своих корабелов. Длина «Альседо» составляла почти триста футов – размер большинства торговых судов океанского плавания, при ширине тридцать один фут и водоизмещении свыше тысячи ста тонн. Команда судна состояла из сотни человек, на нем были салоны и каюты, обставленные мебелью в стиле Людовика XV, украшенные картинами, гобеленами, китайскими вазами, обюссонскими коврами. Специально для «Альседо» Веджвуду был заказан фарфоровый сервиз на восемьдесят персон с эмблемой яхты на каждом предмете. На судне было три кухни, радиорубка, библиотека, картинная галерея, салон-столовая с настоящей английской обстановкой чиппендейл и центральная лестница, которая пологой эффектной спиралью вела в главный салон. Гигантские двухдвигательные машины «Альседо» были закуплены в Германии на фирме «Дортмунд и сыновья». Электростанция судна зажигала семь тысяч лампочек и приводила в действие агрегат, производящий ежедневно тысячу фунтов льда, и все это поддерживалось в рабочем состоянии топками, в которых кочегары круглосуточно сжигали горы угля.
Корабль разукрасили вымпелами всех яхт-клубов восточного побережья Соединенных Штатов, а также флагами стран, которые он будет посещать. Ибо это было первое плаванье яхты, путешествие, которое продлится целый год и уведет ее в самые отдаленные уголки земного шара. В течение последнего месяца каждый дюйм металлической оснастки был дважды покрыт яркой белой эмалевой краской, все блестящие части отлакированы снова и снова, пока не стало казаться, что это горный хрусталь, а медные части полировали с таким усердием, что они чуть ли не дымились.
Паровая яхта «Альседо» отплывала 25 июля 1903 года. Это был ее день.
Преисполнившись чувством исключительности события, грузчики, стюарды, даже кочегары бегали туда-сюда, как на пожаре, от пакгаузов на пристани до двух трапов судна и обратно. Туда-сюда, туда-сюда торопливо тащили они шляпные коробки, чемоданы и саквояжи, квадратные пароходные кофры, высокие вертикальные чемоданы для одежды, кипы цветов, бочки и бочонки, фрукты, овощи, мясо – бесконечное количество всего, что требовалось судну. Ломовые лошади тащили огромные кубы льда на платформах, и они дребезжали и скрипели на неровно забитых сваях причала. В воздухе стоял страшный гвалт, всякий орал безумным голосом. Даже самые просоленные морские волки, поддаваясь общему настроению, начинали покрикивать на других, подгонять и требовать к себе внимания. Каждый считал, что только от его усилий зависит отплытие корабля.
– Осторожно сзади!
– Дорогу! Дорогу! Цветы для каюты миледи. Не бросать как попало!
– Ну вот еще!
– А как же!
День был ясным и ярким, и по всему фордеку до самого носа судна вспыхивали желтые солнечные пятна, делая приготовления к прощальной церемонии еще радостнее и торжественней. Начали настраивать свои инструменты музыканты, стюарды натягивали белые парусиновые навесы, расставляли блюда с горами устриц, других ракушек, уложенных на подносах в колотом льду, корытца с икрой севрюги, чтобы до них мог дотянуться любой сидящий за столом, ряд за рядом бутылки шампанского, и постепенно под неисчислимым количеством снеди почти исчезли скатерти из дамаста.
Солнце дарило улыбки всем, перескакивая с накрахмаленной белой спины одного стюарда на пуговицы с гербом Экстельмов другого, с хрустальных ваз ручной работы на шеффилдские чаши для пунша, с монограмм по краям круглых серебряных подносов на золоченые вилки и ножи с черепаховыми ручками. Солнечные лучи торопливо высвечивали то одно, то другое, словно спешили обязательно показать все, как будто могло не хватить времени и люди не увидят, с каким великолепием оборудован корабль, и не успеют позавидовать предстоящему плаванию.
