Лин Хэйр-Серджент - Хитклиф
Я замер. Всё это уже было раньше. Память дразнила меня, подбрасывая жалкие крохи; воспоминания сочились, как кровь из пореза; и стоило капле той тайной крови попасть в оду, как её уносило течение. Смутная тень баржи проплыла мимо и растаяла в тумане.
Я шёл по узким извилистым улочкам, сам не зная куда, следуя велению внутреннего голоса. До меня доносились смех, обрывки разговоров, но я не встретил ни одного человека. Часто на перекрёстках я чувствовал, как память что-то подсказывает мне, но не мог разобрать её туманных намёков.
По правую сторону улицы не было видно ни одного освещённого окна — только смутные контуры какой-то тёмной громады. Я остановился и всмотрелся. Постепенно начали вырисовываться очертания высокой стены, за которой медленно колыхались в тумане тёмные силуэты деревьев. За ними, я знал (или думал, что знаю), стоял большой дом.
Стена, вдоль которой я шёл, друг резко завернула вправо. В одном месте, где изгиб реки подходил к самой стене, я, повинуясь внезапному импульсу, упал на колени и засунул обе руки в заросли какой-то травы, растущей у основания кладки.
В конце концов я увидел впереди проблески света. В тот же момент я понял, что уже довольно давно слышу какие-то странные звуки — не то вой, не то рычание. Что же там за стеной? Неужели по парку гуляют дикие звери? Моё предположение не было таким уж невероятным, потому что, как ты помнишь из рассказов отца, невольничьи суда часто привозили в Ливерпуль из Вест-Индии и Африки множество разных заморских диковин, среди которых вполне могли быть и удивительные животные. Наверное, за стеной зверинец какого-нибудь богача. Почему же тогда память привела меня на это место?
Я вышел на дорогу, и фонари проносившихся мимо экипажей слепили мои глаза, привыкшие к полной темноте. Подойдя к воротам, я разглядел наконец через прутья решётки дом, к которому пришёл, повинуясь голосу памяти. Это было внушительных размеров симметричное здание с высокими узкими окнами, построенное (как я теперь понимаю) в палладианском[1] стиле. Всё существо моё содрогалось от страха и восторга одновременно. Фантазии взяли верх над здравым смыслом. Если я жил в этом доме, то мой отец, наверное, лорд, и простой деревенский сквайр, вроде Эдгара Линтона, мне не соперник.
У ворот я увидел двоих мужчин. Один, в ливрее и с пикой в руке, светил фонарём второму — джентльмену, который его о чём-то расспрашивал. Я был намерен сделать то же самое, поэтому приблизился и ждал, когда они закончат разговор.
Когда я подошёл поближе, тот, что в ливрее, сделал движение пикой, как будто собирался меня ею ткнуть. Джентльмен, однако, его удержал.
— Постой, мой друг, — сказал он. — Я хочу узнать, что может понадобиться здесь нечистой силе: ведь он же вылитый мертвец, только что вылезший из могилы. Видишь, он всё ещё обвит могильною травой.
Я бросил взгляд на свою одежду и тут вдруг осознал, какое жалкое и грязное зрелище являл собой на городской улице.
— Ну-ка, посмотри на меня, приятель, — приказал мне джентльмен. — Когда с тобой разговаривают, надо смотреть людям в глаза.
Я было попытался сбежать, но, предвидя это, он загородил мне дорогу тростью.
— Выкладывай, что тебе здесь надо.
Мне захотелось запихнуть его слова ему в глотку (на вид он был человеком крепким, но всё же ниже меня, и я запросто мог бы обломать трость об его шею), но я сдержался, боясь навредить делу.
— Вас это не касается.
— А уж это мне решать. Говори.
Я решил не обращать внимания на грубость и обернулся к привратнику.
— Чей это дом?
Джентльмен ткнул слугу тростью, чтобы тот отвечал.
— Он принадлежит церкви.
— Но это не церковь.
Мой собеседник засмеялся:
— Тебе там самое место.
— Кто же в нём живёт?
В эту минуту со стороны здания до нас донёсся ужасный вопль, заставивший нас — и меня, и джентльмена — вздрогнуть. Привратник снова засмеялся:
— Твои братья, судя по твоему виду.
От голода (я ничего не ел, кроме крошечной булочки, которую купил на ярмарке за пенни) и переживаний в голове у меня мутилось, и я тут же представил себя в окружении родных, похожих на меня людей, которые, возможно, будут рады встретить у семейного очага своего потерянного брата. И тут, джентльмен, охваченный внезапным порывом, который, как я потом обнаружил, был ему свойствен, выхватил у собеседника фонарь и ткнул мне в лицо.
Привратник ухмыльнулся.
— Вы только посмотрите, сэр! Чем не компания тем, что внутри? Такие же насупленные брови и злобный взгляд. Видите, как скалится! Хорошо бы его связать; могу поручиться, что он кусается, сэр!
При свете фонаря я видел, что джентльмен внимательно всматривается мне в лицо. Выражение его глаз было при этом довольно странным.
— Ты из этого дома, дружок? — Голос звучал отрывисто.
Что-то в его тоне заставило меня замолчать. Он поднёс фонарь так близко к моему лицу, что огонь опалил мне концы волос.
— Отвечай же.
— Что это за дом?
— Это сумасшедший дом, парень, — ответил привратник. — Приют святого Николаса для душевнобольных. Здесь собраны самые буйные помешанные со всей Англии.
Я покачнулся, как будто мне со всего маху ударили в грудь дубиной. Фонарь и трость со стуком упали на землю, а джентльмен бросился ко мне, чтобы поддержать, но я вывернулся и бросился прочь от этого места!
Сумасшедший! Вот в чём дело. Жадная рука судьбы дотянулась из прошлого и схватила меня за горло.
Теперь я вспомнил или вообразил, что вспомнил (ведь безумец может считать реальностью то, чего на самом деле не было), маленькую комнатку с побелёнными стенами — свою клетку; туннель под стеной — путь к свободе, прорытый со сверхъестественной энергией бешенства и отчаяния. Пинки, ругательства, оплеухи — не ребёнок, а исчадье ада. Ребёнок, которого держали взаперти, с которым обращались, как с животным, и которого всё равно боялись. Теперь же, когда он вырос, его надо бояться и ненавидеть ещё сильнее. Неудивительно, что даже ты, Кэти, отвернулась от своей тёмной звезды и предпочла ей счастливый свет в глазах Линтона.
Улицы, которыми я бежал, стали шире, каждый дом здесь был окружён большим садом. Вокруг ни души. Только стук сапог и моё неровное дыхание нарушали тишину ночи.
Постепенно я перешёл на шаг. Даже безумцу нужен отдых. Я вошёл в самый тёмный сад и бросился на траву под деревом. В своём я уме или нет, но сейчас надо выспаться, авось наутро смогу разобраться в себе самом и яснее представить себе свою дальнейшую судьбу.
Но в ту ночь во сне (а потом и во многих других снах), к своему восторгу и ужасу, я увидел тебя, Кэти, но так, как никогда не видел в жизни. Страшен был облик той Кэти, что предстала предо мной: губы искусаны в кровь, в глазах злобное бешенство и боль утраты. Кровавые губы не шевелились, но я слышал дорогой голос из далека, будто ты улетела из этого мира, как лёгкий пух с чертополоха, и теперь, с другой стороны бытия, мучила меня обидными и странными речами.
