Мэри Патни - Лепестки на ветру
Мегги с застывшим лицом смотрела в зеркало. Глаза ее были как серый гранит, без блеска, без искр. Вскоре она расслабилась под убаюкивающими прикосновениями гребня.
— Что плохого сделал тебе Кэндовер? — тихо спросил Роберт. — Если тебе тяжело видеться с ним, скажи, и я больше не заикнусь об этом.
Мегги задумалась, подбирая слова. Роберт был умницей, скрытый смысл слов не ускользнет от него.
— Да, с герцогом у меня действительно связано много плохого, — сказала она, — но было это давным-давно. Едва ли встреча с ним может доставить мне неприятные минуты. Просто я не желаю, чтобы еще кто-нибудь принуждал меня к тому, чем я не хочу больше заниматься.
Роберт поймал ее взгляд в зеркале.
— Так почему бы тебе не встретиться, чтобы сказать ему об этом? Если ты хочешь немного помучить герцога в отместку за прошлое, не лучше ли сразить его испытанным оружием: обольстить, заставить страдать, помучить ожиданием и отвергнуть?
— Боюсь, с ним мое оружие бессильно, — сухо заметила Мегги, — мы в разных весовых категориях.
— Да что ты говоришь? Наверняка и сейчас он строит в отношении тебя определенные планы. Половина дипломатов Европы выдавали секреты в борьбе за улыбку на этих губах, — усмехнувшись, заметал Роберт. — Надень свой зеленый бальный наряд, добей его взглядом и красиво уйди. Уверяю тебя, ты лишишь его покоя по крайней мере на несколько месяцев.
Мегги пристально вгляделась в свое отражение. Она знала, что обладает таинственной властью сводить с ума мужчин, но герцог Кэндовер мог и не поддаться. Хотя ненависть и похоть — вещи весьма взаимосвязанные, а Рафаэль Уайтборн был тогда зол, очень зол…
Губы Мегги расплылись в ленивой порочной улыбке. Откинув назад гриву волос, она рассмеялась.
— Твоя взяла, Роберт Я встречусь с этим дурацким герцогом. Пара бессонных ночей ему гарантирована. Но меня ему не свернуть!
Роберт легонько поцеловал ее в макушку.
— Пока, дорогая, — вкрадчиво произнес он и, по-кошачьи мягко ступая, вышел из комнаты. Роберт надеялся, что Кэндоверу удастся уговорить ее остаться, а это было бы весьма и весьма неплохо.
После ухода Роберта Мегги не стала сразу же вызывать горничную, чтобы та занялась туалетом хозяйки. Облокотись о трюмо, она грустно посмотрела в зеркало. Мегги чувствовала опустошение и тоску. Не стоило соглашаться на эту встречу. Рейф Уайтборн действительно поступил тогда очень дурно, но жестокость его была вызвана той болью, которую ему причинила она, так что Мегги, увы, была лишена удовольствия ненавидеть обидчика.
Не было ненависти, но и любви тоже не было. Та Марго Эштон, считавшая, что после разрыва с Рейфом рухнет мир, умерла двенадцать лет назад. За эти годы Мегги довелось повидать множество самых разных людей. Благодаря Роберту, взявшему ее под свою опеку, она почувствовала себя в силах жить дальше и радоваться жизни. Рейф Уайтборн стал всего лишь горько-сладким воспоминанием, воспоминанием, которому никогда не обратиться в плоть и кровь, никогда не войти в ее реальную жизнь.
Любовь и ненависть — две стороны одной медали, в этом Мегги пришлось убедиться на собственном опыте. Полной противоположностью и тому и другому чувству является безразличие.
Поскольку сейчас Рейф был ей безразличен, ставка на месть была неуместна. Единственное, чего она хотела, — поставить точку на той части своей жизни, которая была связана с ее секретной деятельностью.
А больше всего Мегги хотелось завершить дело, откладываемое из года в год, а потом вернуться домой, в Англию, в которой не была уже лет двенадцать. Там она начнет новую жизнь, на этот раз без Роберта. Ей, конечно, сильно будет его недоставать, но и в одиночестве есть своя целительная сила. Мегги прекрасно понимала, что после стольких лет близости не сможет полностью выбросить Роберта из своей жизни, если, конечно, он будет где-нибудь поблизости от нее.
Подперев указательным пальцем подбородок, она критически оглядела себя в зеркале. Высокие скулы делали ее похожей на венгерку, да и язык она знала так, что сомневающихся не было. Интересно, как воспримет ее Рейф Уайтборн после стольких лет разлуки?
На губах ее заиграла хитрая усмешка. Этим устам было посвящено как минимум одиннадцать образчиков скверной поэзии, кое-что до сих пор ей даже нравилось.
Мегги никогда не обольщалась относительно своей внешности, лицо ее не отвечало стандартным канонам красоты. Скулы чуть высоковаты, немного великоват рот, глаза слишком крупные, широко расставлены.
И все же она скорее приобрела за эти годы, чем потеряла. Цвет лица у нее всегда был прекрасным, а верховая езда и физические упражнения не дали расплыться точеной фигурке, хотя формы стали пышнее. Но разве найдется мужчина, которому не понравится округлость именно там, где она кстати? Волосы слегка потемнели, но и это неплохо: бледно-соломенный, тусклый цвет сменился бронзовым блеском, густым оттенком спелых пшеничных колосьев. В общем, надо признать, выглядит она сейчас лучше, чем когда была помолвлена с Рейфом.
Вероятно, ее самолюбие потешил бы тот факт, что Рейф с годами потолстел, облысел и обрюзг, но, увы, Уайтборн принадлежал к тому довольно редкому типу мужчин, кто с годами становится только привлекательнее. Даже в двадцать один он был не лишен вальяжности, которая, как и богатство, привлекает женщин, а с опытом, верно, стал еще вальяжнее.
Мегги обдумывала вечерний наряд. Попробовать пробить брешь в его непоколебимой самоуверенности было бы довольно занятно, но в глубине души зрело сознание того, что согласие на встречу — роковая ошибка.
Герцог Кэндовер не был в Париже с 1803 года. С тех пор город сильно изменился. И тем не менее, даже будучи столицей поверженной страны, он оставался центром Европы. Все четыре союзные державы и множество кредиторов бывшего императора слетелись в Париж, рыская, чем бы поживиться. Пруссию обуревала жажда мщения. Россия хотела еще земель, Австрия надеялась повернуть вспять время, перенестись в 1789 год, а Франция стремилась избежать репрессивных ответных мер со стороны коалиции, неизбежных после вторичного восхождения на престол Наполеона и кровавых «ста дней».
Британцы, как всегда, старались быть беспристрастными. Но это все равно что пытаться установить приятную беседу между пушечными ядрами.
Невзирая на переизбыток терминов, если употребляли слово «король», значит, подразумевали Луи XVIII, престарелого Бурбона, нетвердой рукой удерживающего французский трон, тогда как если говорили «император», то имелся в виду Бонапарт. Даже сейчас, в его отсутствие, величие этого маленького ростом человека отбрасывало такую большую тень, под которой терялись те, кто правил балом сейчас.
