Эмилия Остен - Грешники и святые
— А где же проповедь о том, что я должна немедленно воспылать к ней любовью и больше никогда не допускать плохих и греховных мыслей?
— Дочь моя, — вкрадчиво сказал отец Реми, — если вы с двенадцати лет этому не выучились, то начинать, по-моему, бесполезно.
Я удивилась так, что не знала, что говорить дальше. Мне показалось, что он смеется за своей перегородкой, что там, в полутьме, расчерченной солнечными лучами, священник сидит, забросив ногу на ногу, и теребит подбородок, и смеется беззвучно. Как может он, неотесанный сельский кюре, говорить столь дерзко — не против меня, но против своего Бога? Я ожидала укора, увещеваний, проповеди о любви Христовой, но не этого лукавого тона, не фразы из арсенала мудреца.
— Вот с будущим мужем у вас есть шансы познать таинство взаимной любви, — продолжил отец Реми, так как я больше не произносила ни звука. — Великое таинство, дарованное лишь однажды, ибо истинная любовь — единственна. Наставила ли вас ваша мачеха в вопросах брака или же вы ждете наставлений?
— Моя мачеха, которую вы не советуете мне любить, святой отец, — сказала я, — предпочитает, чтобы я все узнала сама. И таинство любви, и таинство совокупления, ежели речь идет об этом. Она считает, что я покорюсь и приду просить у нее совета. Жестокая ошибка, и мне остается ее лишь пожалеть.
— А вы действительно дерзки, Мари-Маргарита, — заметил отец Реми. — Даже не знаю, пойдет ли вам смирение, которому я должен вас научить. Это словно навязать бантов на норовистую лошадь: несмотря на ленточки и колокольчики, она все равно вас сбросит.
Он хочет, чтобы я ему дерзила? Чего он добивается?
— Сравнить благородную даму с лошадью — невелика заслуга, — вымолвила я. — Чему вы на самом деле собираетесь учить меня, отец Реми? Правилам поведения в супружестве или смирению перед мужем и теми глупцами, что мнят себя достойными управлять моей судьбой?
Из-за перегородки до меня долетело хмыканье.
— Для начала я хотел бы завершить вашу исповедь, так стремительно превращающуюся в неуместный в исповедальне разговор.
— Ах, простите, — пробормотала я. — Что там еще? Я не умею прощать, я ревнива, иногда не выношу саму себя, читаю не слишком благочестивые книги и, конечно же, не блещу послушанием. Достаточно ли этого?
— Если у вас больше ничего не осталось на душе, то достаточно, дочь моя Маргарита, — невозмутимо сказал отец Реми.
Я промолчала. Ни ему, ни кому-то другому я не могла рассказать, что именно остается у меня на душе. Несмотря на то что голос отца Реми снова смягчился, потек обволакивающим туманом; так он говорил с Фредериком, рассказывая сказки, очаровывая. Любопытно, учат ли этому священников или отбирают уже обладающих подобным даром?
Я не собиралась поддаваться колдовству.
— Это все, святой отец.
Он, к удивлению моему, не стал настаивать и быстро отпустил мне грехи. Стукнула, опускаясь, дощечка; я слышала, как отец Реми вышел. Недолго думая, я вышла вслед за ним.
Он стоял, скрестив руки на груди, и задумчиво смотрел на меня. Солнце золотило контуры его фигуры, и казалось, что священник светится, словно нарисованный на иконе. Не хватало нимба и подпевающих ангелочков. Яркий блик лежал на его волосах, как излишне щедрый мазок краски.
— А как же поучение? — спросила я. — Ведь вы должны учить меня не дерзить, верно?
— Вы действительно станете меня слушать? Меня, чужого вам человека? — Только губы его шевелились, и создавалось впечатление, будто со мною говорит статуя. — Нет, я не настолько самонадеян. Вы должны сами прийти ко мне и захотеть беседы, открыть свою душу, возжаждать изменений. Иначе ничего не выйдет. Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе.
Я не понимала, где он говорит цитатами из Библии, а где — своими собственными словами. Впрочем, была ли разница? Вера пустила в нем корни, он сам обратился в веру. Не разящее копье Господне, но саван удушающий. Отец Реми только делает вид, что благоволит ко мне. Это ловушка.
Я улыбнулась.
— Что ж, тогда вам остается только подождать, когда я приду к вам. А если я не захочу?
Не дожидаясь ответа, я развернулась и пошла к выходу из капеллы, а он так ничего и не сказал мне вслед. На пороге я не выдержала и обернулась. Отец Реми уже не смотрел на меня. Он стоял на коленях перед алтарем, опустив голову, прильнув ладонью к ладони. На мгновение мне сделалось стыдно, однако я тут же подавила это лишнее чувство.
Глава 3 Igni et ferro [5]
Он остановил меня, когда мы с Мишелем уже стояли на пороге. Я завязывала ленты шляпки, Мишель же ворковал что-то, сжимая любимую игрушку — маленькую деревянную лошадку. Он всегда брал ее с собой, если мы выходили в город.
— Дочь моя, — прозвучал за моим плечом голос отца Реми, — вы куда-то собрались?
В последние дни он снова позабыл обо мне. К исповеди не звал, во время мессы не выделял — словом, просьба мачехи пропадала втуне. А сейчас вот стоял близко, и снова этот запах сухой травы, горящих свечей, ладана.
— Мы с Мишелем отправляемся гулять, — объяснила я: никакой тайны в том не было. — Я обещала ему показать церковь Сен-Этьен-дю-Мон.
— Но это неблизко.
Судя по всему, в расположении местных церквей священник разобрался быстро. Я знала, что он начал выходить из дому — иногда видела его шляпу из своего окна.
— Ничего, мы любим прогулки. Правда, Мишель?
Брат радостно закивал. В его глазах, видевших мир совершенно не так, как мои, сияло непреходящее счастье — оттого, что я забираю его в расцвеченный осенними красками мир, который дробится и тает, словно леденец. Обязательно куплю Мишелю леденец.
Священник бросил взгляд в узкое окно.
— Я буду сопровождать вас.
— Не стоит, отец Реми.
Я вовсе не нуждалась в его обществе.
— Я.никогда не бывал в Сен-Этьен-дю-Мон.
Нет, ему я леденец покупать не буду. И отказывать резко тоже нельзя, иначе он разозлится все же и заставит меня отбивать поклоны и бормотать молитвы, чтобы не дерзила слугам Господним.
— Хорошо.
— Подождите меня всего минуту, я возьму плащ.
Он отошел, а Мишель спросил, хмурясь.
— Что?
— Святой отец пойдет с нами, Мишель. — Я наклонилась, поправила ему выбившийся из-под шляпы по-младенчески мягкий локон. — Не бойся его. Он хороший человек.
Хороший или нет отец Реми, я не знала, только Мишелю незачем углубляться в тонкие материи взаимоотношений между людьми, которых он видит неведомо какими.
— Ага, — сказал Мишель и снова занялся лошадкой.
