Джуд Деверо - Покорение
Она обязана вернуться! Перевязать рану этому человеку и не допустить войны. Возьмет у него меч и, если понадобится, свяжет руки и ноги. Сделает все возможное, чтобы не дать войне разгореться!
Тирл с сожалением смотрел вслед девушке. Наверное, он никогда больше ее не увидит. Перегрины и Говарды так редко общаются!
Он слабо улыбнулся, оглядел себя и поднял тунику, чтобы осмотреть рану. Клинок ударился о ребро, так что рана, оказалась скорее царапиной, и он был рад, что девушке, вероятно, не слишком часто приходилось пускать в ход кинжал. Поэтому она и не сумела искалечить его по-настоящему.
Оглядев поляну, он сообразил, что она ускакала на его лошади. Неужели теперь придется пешком добираться до замка брата? Сколько времени понадобится людям Оливера, чтобы сообразить, что он пропал, и сообщить обо всем хозяину? И сколько времени потребуется, чтобы снарядить отряд и отправиться на поиски?
Четыре часа. Не меньше четырех. За это время брат должен примчаться сюда. А пока что можно отдохнуть и дать кровотечению время уняться.
Он растянулся под деревом и скоро заснул.
Заред спешилась на некотором расстоянии от поляны и с кинжалом в руке подкралась к тому месту, где оставила Говарда.
Увидев его распростертым на земле, она посчитала, что он мертв. Уже умер… а она опоздала его спасти.
Тирл издали услышал шаги, слишком легкие, чтобы быть мужскими, и сразу понял, кто это. И едва сдержал улыбку. Вот тебе и жестокие бесчеловечные чудовища, о которых вечно толковал брат! Эта Перегрин, как оказалось, весьма сострадательна. Сейчас главное не вспугнуть ее. Нужно притвориться беспомощным и удерживать ее рядом как можно дольше.
Тирл слегка пошевелился и застонал, словно от боли.
Заред испуганно подскочила, но тут же облегченно вздохнула: значит, враг все-таки жив.
Она осторожно двинулась вперед, подкралась ближе и, держа кинжал наготове, толкнула мужчину ногой. Он снова застонал.
— Священника! Приведи мне священника!
Услышав такое, Заред мигом потеряла всякую осторожность.
Опустившись на колени, она разрезала его тунику и исследовала рану. Лезвие ударилось о ребра, но все же трудно сказать, насколько глубоко проникло. И он вовсе не жирный — сплошные мускулы, вот только потерял очень много крови. Глаза закрыты, а лицо искажено болью. Неужели он настолько слаб, что умрет от таких царапин? Она видела, как братья с такими же точно ранами продолжали сражаться целый день, не давая наложить перевязки. А этот призывает священника из-за простого пореза.
Она оторвала длинную полосу от его полотняной рубашки и попыталась перевязать уже подсохший порез.
Он, похоже, был без сознания и так тяжел, что поднять его оказалось невозможно — с таким же успехом она могла бы ворочать мертвую лошадь. Девушка обняла его за шею и потянула, стараясь приподнять. При этом она упиралась плечами в его грудь, но он продолжал лежать, безразличный к ее присутствию.
— Очнись! — скомандовала она.
Он пошевелился, но глаз не открыл.
Заред отвесила ему несколько звонких пощечин, и он наконец поднял веки.
— Я пытаюсь перевязать тебя. Приподнимись немного.
— Ты должна помочь мне, — хрипло прошептал он.
Она окинула его брезгливым взглядом, но все же нагнулась и помогла сесть. Но он был очень слаб и судорожно прижал ее к себе. Заред с трудом обхватила его и, напрягая спину, принялась перевязывать. Кое-как ей это удалось.
— Теперь ложись, — велела она. До чего же он глуп! Приходится разъяснять самые простые вещи!
Она снова уложила его на землю, но он, похоже, не хотел отпускать ее, и Заред едва сумела отдернуть руки.
— Теперь все в порядке, — бросила она. — Рана неглубокая. Оставайся здесь и отдыхай. Твой брат скоро появится. Он вечно вертится на землях Перегринов.
Она хотела было подняться, но он схватил ее за руку.
— Ты покидаешь меня? Я умру здесь в одиночестве.
— Не умрешь, — отрезала она, презрительно морщась. Может, младшего Говарда отослали во Францию вовсе не по причине порочности? Просто он такой тюфяк и тряпка, что семья его стыдится!
— Вина… — попросил он. — В седельной сумке есть фляга с вином.
Заред скрипнула зубами. Братья, вне всякого сомнения, уже обыскивают округу, а она нянчится с этим трусом!
Девушка нерешительно отправилась к тому месту, где оставила лошадь, вынула кожаную флягу и подала ему. Но он оказался не в состоянии сидеть без поддержки Заред, и даже не смог поднести флягу к губам.
Это и есть враг? Трусливый, бессильный, дрожащий, большой ребенок? Это его следует бояться?
Она отняла флягу от его губ.
— Мне нужно идти. Оставлю вино здесь и…
— Останься, — взмолился он, сжимая ее руку. — Пожалуйста, останься со мной. Я боюсь.
Заред возмущенно закатила глаза.
— Я умру, если ты не останешься.
— Не умрешь! — сказала она. — Постарайся хоть немного держать себя в руках! Кровь больше не идет, и, кроме того, я должна уехать. Братья меня ищут, и будет лучше, если не найдут… здесь.
— Хочешь сказать, в компании Говарда. Ты знаешь, что я Говард?
— Мы многое знаем о Говардах. Ты наш враг.
Тирл вздохнул и снова прислонился к ней.
— Но я, разумеется, не могу быть твоим врагом.
— Если ты Говард, значит, враг всех Перегринов.
— И все же ты вернулась за мной.
— Только для того, чтобы предотвратить войну. Умри ты, и твой брат напал бы на замок.
Она пыталась выбраться из-под него, но он придавил ее всей тяжестью своего тела.
— Ты вернулась только из-за своих братьев?
— Почему же еще? — искренне удивилась она.
Он поднес ее руку к губам.
— Возможно, ты все знаешь о нас, но, похоже, мы о Перегринах знаем далеко не все. Оказывается, ты не мальчик, а девушка, причем прелестная и молодая. — Он стал целовать ее пальцы. — Может, ты вернулась из-за того поцелуя?
Она не сразу поняла, о чем идет речь, но, поняв, расхохоталась. Все еще смеясь, она вывернулась из-под него, встала и покачала головой:
— Воображаешь, я помню этот поцелуй? Думаешь, поцелуй Говарда может заставить меня забыть четырех братьев, убитых твоей семьей? Считаешь, что я настолько легкомысленна и глупа, что предам семью ради чего-то, что может дать мне Говард? Я с радостью перерезала бы тебе горло, но твоя смерть означает открытую войну, а этого я не хочу. — Постепенно она наполнялась гневом и, не в силах сдержаться, процедила: — Вы, Говарды, ничего для меня не значите! Разве я не показала, что думаю о твоем поцелуе? — Она кивнула в сторону окровавленной повязки, отступила и пренебрежительно поморщилась. — Я приму поцелуй от мужчины, а не от безвольной тряпки! Оливер Говард, должно быть, ужасно тебя стыдится, и не зря!
